Николай I - Иона Ризнич

престолу Александр Башуцкий считал: «Государь с самого начала… с народом, с войском своим сердцем, твердостью, величием, кротостью… всем царским и человеческим был – да будет прощена моему безыскусству слабость выражения – был бесподобен, бесприкладен, как выражались о Петре I современники его».

А вот Денис Давыдов передает несколько иное мнение генерал-майора Александра Николаевича Чеченского. «Я всегда полагал, – пишет поэт-партизан, – что император Николай одарен мужеством, но слова, сказанные мне бывшим моим подчиненным, вполне бесстрашным генералом Чеченским, и некоторые другие обстоятельства поколебали во мне это убеждение. Чеченский сказал мне однажды: "Вы знаете, что я умею ценить мужество, а потому вы поверите моим словам. Находясь в день 14 декабря близ государя, я все время наблюдал за ним. Я вас могу уверить честным словом, что у государя, бывшего во все время весьма бледным, душа была в пятках. Не сомневайтесь в моих словах, я не привык врать"».

Следствие

Разбежавшихся солдат Гренадерского и Московского полков ловили. Офицеров – арестовывали. Бывшие сослуживцы, оставшиеся верными престолу, не стеснялись вымещать зло на мятежниках. Так, Щепина-Ростовского привели к царю с сорванными эполетами и с вывернутыми руками.

Допрашивал мятежников сначала генерал-адъютант Толь, затем генерал Левашев. Николай хотел одного – раскаяния. Ему казалось, что мятежниками овладело некое безумие, помрачение, а сейчас, когда оно рассеялось, бунтовщики сами падут ему в ноги, моля о прощении. «Моя решимость была с начала самого – не искать виновных, но дать каждому оговоренному возможность смыть с себя пятно подозрения», – писал он.

Но, к его ужасу, каяться, оправдываться или молить о пощаде почти никто из декабристов не собирался. Они не ощущали за собой никакой вины – и этого Николаю было не понять. Любимый им порядок был нарушен. За внешней, безупречной, парадной стороной армейской жизни скрывалось нечто совершенно иное – измена, инакомыслие. Для него преданность Отчизне равнялась преданности самодержавной монархии. Он искренне не мог даже помыслить о том, что патриот России может думать и мечтать о таких вещах, как конституция, свободы, права, желать своему Отечеству неких «коренных правдивых законов»[21]…

– У вас нет чести, милостивый государь! – заявил он одному из смутьянов.

Одного за другим декабристов приводили к царю, и он каждому задавал один и тот же вопрос: «Почему?». Ответ на него молодой император получил, но, судя по всему, не понял. Есть свидетельство, что Николаю Александровичу Бестужеву государь предложил прощение при условии, что тот поклянется впредь быть верным его слугой.

– Государь, – ответил Бестужев, – мы вот как раз и жалуемся на то, что император все может и что для него нет закона. Ради бога, предоставьте правосудию идти своим ходом, и пусть судьба ваших подданных перестанет в будущем зависеть от ваших капризов или минутных настроений.

«В том же духе говорили и другие, стараясь сколько возможно яснее представить зло от своеволия и самовластья», – добавляет к описанию этой сцены декабрист Розен.

Бестужев был приговорен к пожизненной каторге.

Его брат Александр Александрович Бестужев, популярный писатель, носивший псевдоним Марлинский, сам при полном параде явился на гауптвахту и признал свою вину. На допросах он был искренен и ничего не скрывал. Каторги избежал, был сослан в Якутск.

Еще одному Бестужеву – Михаилу – Николай адресовал «желчные упреки» – ведь этому человеку была поручена охрана царской семьи, а он их предал.

А вот декабрист Орлов, которого император считал своим старым товарищем, напротив, все отрицал и вел себя довольно дерзко, пока ему не представили неопровержимые доказательства его вины.

Не на шутку разозлил императора Сергей Волконский, о котором Николай писал, что тот «набитый дурак» и «образец неблагодарного злодея и глупейшего человека».

Привели Каховского – убийцу генерала Милорадовича. Он «говорил смело, резко, положительно и совершенно откровенно».

Никита Муравьев, по словам царя, «был образец закоснелого злодея». При задержании он был тяжело ранен в голову и едва мог стоять на ногах.

– Объясните мне, Муравьев, – обратился к нему Николай, – как вы, человек умный, образованный, могли хоть одну секунду до того забыться, чтоб считать ваше намерение сбыточным, а не тем, что есть – преступным злодейским замыслом?

Но Муравьев ничего не ответил. Он сидел, поникнув головой.

«В этих привозах, тяжелых свиданиях и допросах прошла вся моя ночь, – вспоминал Николай. – Разумеется, что я всю ночь не только не ложился, но даже не успел снять платье и едва на полчаса мог прилечь на софе, как был одет, но не спал… К утру мы все походили на тени и насилу могли двигаться. Так прошла та достопамятная ночь».

И ночь эта была не последней. Следом за Северным было разгромлено Южное общество. Киевских мятежников привозили в Петербург, и Николай лично со всеми говорил. Ему нелегко это давалось. От усталости, моральной и физической, он даже перестал следить за собой, что вообще-то ему было несвойственно. Член Южного общества, декабрист Николай Иванович Лорер вспоминал, как его привезли в Зимний: «С другого конца длинной залы шел государь в измайловском сюртуке, застегнутом на все крючки и пуговицы. Лицо его было бледно, волосы взъерошены… Никогда не удавалось мне его видеть таким безобразным». Записки Лорера вообще изобилуют злыми выпадами против Николая: «…он… не оценил и даже не понял нас вовсе, считая до конца своей жизни какими-то душегубцами и извергами», – считал сосланный декабрист. Лорер был приговорен к 15 годам каторги и пожизненной ссылке.

В записках Лорера содержится много обвинений в адрес Николая, что он кричал на арестованных, что в первый же день собирался расстрелять всех прямо на Сенатской площади, но никаких доказательств этому нет. Напротив, 14 декабря Николай до самого вечера медлил с применением артиллерии. Ну а любезности по отношению к арестованным мятежникам вряд ли можно было ожидать.

После разгрома восстания более шестидесяти человек из Северного общества и тридцать семь человек из Южного были преданы суду. Из провинциального «Общества соединенных славян» перед судом предстали 23 человека. Следствие и суд над декабристами тянулись семь месяцев. Приговоры были объявлены 13 июля 1826 года. Кондратия Рылеева, Петра Каховского, Павла Пестеля, Сергея Муравьева-Апостола и Михаила Бестужева-Рюмина повесили. Более 90 человек отправились в Сибирь, на каторгу. Среди них были Сергей Трубецкой, Сергей Волконский, Никита Муравьев… В первоначальном приговоре говорилось о пожизненной каторге, но большинству декабристов она была заменена 20-летней или даже 10-летней. Потом им разрешали жить лишь в самых отдаленных местах без возможности переселяться в города. Амнистия последовала лишь в 1856 году, к этому времени из декабристов в живых оставалось 34 человека. Им было разрешено вернуться в европейскую часть России и жить под надзором полиции, но не