Мировая девчонка - Фридрих Незнанский

Федор подергал руками, пошевелил плечами, хотя тело сильно болело, — он силен оказался, этот молотобоец! Пожалуй, завтра и не до работы будет…

Серега наконец очнулся, и они уже вдвоем стали растягивать, пытаясь освободить руки, жесткий шнур. Больно было, но тянули, пока не почувствовали, что одна из петель вроде бы ослабла. И появилась уверенность, что еще немного… А когда Федя вытащил, наконец, свою правую руку из петли, а потом, облегченно вздохнув, замер, устало лежа на полу, до его чуткого слуха донесся непонятный, почти нереальный, легкий такой скрежет откуда-то из прихожей…

Элеонора и Светлана сидели молча, почему-то даже стараясь и дышать как можно тише, в машине Плетнева и смотрели в лобовое стекло — там, в конце длинного дома был подъезд, в который ушел Антон. Давно уже ушел. Время тянулось утомительно медленно, просто до сердечных спазм, трудно, а его все не было. Ну, что он мог там делать?

Ведь, по идее, он хотел просто забрать у мошенников отнятые жульническим образом деньги и уйти со спокойной совестью. И сколько на это надо времени? Час, два? Но, казалось, уже вечность прошла, а из подъезда за все это бесконечное время вышел только один человек — мужчина в сером костюме, и больше никто не появлялся. А этот прошел мимо их «тойоты» — Элеонора теперь знала, как называется машина Антона, — даже вроде бы попытался заглянуть в салон, но ничего не увидел и прошел мимо. Женщины отметили этот незначительный факт без всякого интереса и сразу же забыли о нем. Сидеть дальше и бесцельно ожидать неизвестно чего было уже невыносимо. И Элеонора, шумно вздохнув, решительно открыла дверь машины.

— Пойду подышу, — сердито сказала она, — не могу больше!

— Он же не велел уходить! — всполошилась Светлана.

— А я что, ухожу, что ли? — возразила Элеонора, выставляя ноги наружу. — Да и нет никого вокруг, сама видишь…

— Да, в самом деле, никого… — задумчиво ответила Светлана и тоже открыла дверцу — со своей стороны. — Правда, подышать надо, а то я совсем уже…

Что — совсем, она не сказала, но Элеоноре было достаточно и беглого взгляда, чтобы увидеть, что Светлана держится только на нервах, и тех осталось немного.

— Да что мы, в конце концов, — чуть не обозлилась она, — сидим, как привязанные?! Ну кому мы тут нужны, сама подумай? Зато проведем… рекогносцировку, вот, — Элеонора не без труда произнесла это слово.

— А что это? — насторожилась Светлана.

— Потом скажу, — отмахнулась подруга.

Светлана спорить и выяснять не стала, а просто вышла из машины и облегченно вздохнула, распрямляя затекшую в непрерывном ожидании спину.

Они по-прежнему неотрывно наблюдали за подъездом и как-то, видимо, невольно, не сговариваясь, — это точно, — медленно отправились к нему. Такое бывает. Когда идешь навстречу тому, кого давно ожидаешь, то думаешь, что поневоле ускоришь его появление. Это чисто машинальное. Тем более что и машина-то — вон, в десяти шагах сзади, а вокруг ни одного подозрительного человека. Не станешь ведь подозревать в попытке угона машины вон ту бабушку, что сидит на лавочке слева, под сенью кустов? И это ее внук, наверное, играет в песочнице. Элеонора посмотрела и отвернулась, ее все больше притягивал тот подъезд. Как, впрочем, и Светлану.

Женщины неторопливо, сдерживая свое естественное волнение, прошлись до подъезда, постояли и так же медленно отправились обратно, оглядываясь, словно боясь пропустить Антона. Вернулись к машине. Но снова забираться в душную тесноту — это при Элкиных-то замечательных габаритах, — не хотелось. И они неспешным, почти прогулочным шагом, отправились обратно, к подъезду.

Озабоченные женщины не обращали внимания ни на что постороннее. То есть, они фактически точно выполняли команду Плетнева — за одним, малым исключением: не сидели в машине, а прогуливались туда и обратно. И в данный момент шли туда, в сторону подъезда, наблюдая исключительно за ним. С машиной, по их мнению, ничего не могло произойти…

Позади «тойоты» как-то совсем незаметно возник серый тощий мужчина с плешивой головой. Он беспечной, развалистой походкой шел по тротуару мимо Плетневской машины, но, подойдя к ней вплотную, замедлил шаг и вдруг быстро открыл правую дверь и нырнул в салон, на переднее сиденье. Дверь захлопывать не стал, лишь прикрыл за собой. А короткое время спустя так же быстро и ловко он выскользнул из машины, опять-таки не хлопая дверцей, и пошел дальше, по направлению к прогуливающимся женщинам, которые собирались уже поворачивать обратно. Проходя мимо них, он даже слегка склонил голову и, бросив неразборчивое «здрассьте», взялся за ручку двери подъезда. Набирать цифры дверного кода ему нужды не было, маленький обломок кирпича, которым мальчишки, вероятно, пользовались для той же цели, аккуратно лежал в углу металлического косяка, не позволяя двери закрыться до конца. Со стороны небольшая щель была практически незаметна, зато она избавляла от хлопот.

Оглянувшись на уходящих женщин, серый мужчина удовлетворенно хмыкнул и исчез в подъезде…

— Хелло, Алекс! — «грохотал» Питер Реддвей. — Я рад слышать твой живой голос! Вот, кстати, что такое «вертеть углы»? Это не связано с приготовлением пирогов?

Турецкий ухмыльнулся: старина Пит верен себе.

— А у тебя что, беда какая? Майданник на хапок взял? — небрежно спросил он и замер в ожидании ответа.

— Алекс… — после длительной паузы прорезался бас Питера. — Я глубоко уважаю твои лингвистические познания, но… однако…

Дальше он мог не говорить, Турецкий хохотал.

— Старина, все сказанное — проще пареной репы…

— О! — воскликнул тот. — Подожди, опять не торопись… Пареная репа… проще… Это как? — Он, очевидно, записывал новое выражение в свою книжечку.

— Тогда сначала, Пит, — Турецкий отсмеялся. — Вертеть углы — это значит, воровать чемоданы. На фене. А феня — это воровской жаргон. Я тебе когда-то книжечку такую подарил. Вот я и предположил, что у тебя какой-то вор в поезде украл чемодан. Или не было?

— Конечно, нет! Какой поезд? Я в последний раз ездил поездом, когда между нами была холодная война. Нет, я русского писателя читал… И не понял, хм… Ну, а репа?

— Это такой овощ, вроде большой желтой редиски. А выражение означает пустяк, — нечего делать, не о чем и говорить. Для любителя много и вкусно поесть это пустяк, не аппетитно. Едят для похудения.

— Боже избавь! Но — любопытно. И твой звонок, можно понимать, как простое дружеское пожелание узнать о здоровье старины Пита? Отвечаю: проще пареной репы. У тебя больше ничего нет? По моему вкусу?

— Есть, старина, мне твоя подсказка нужна, я одну девушку ищу.

— Я ее разве знаю?

— Еще как! Очень красивая и очень умная.

— Так бывает? — серьезно спросил Реддвей.

— Наша студентка, Пит! Первый выпуск, мы ее Машкой звали…