Пять минут между жизнью и смертью - Галина Владимировна Романова

Вот и помог ему следователь, дай бог ему здоровья! А то уж и не знал, как выкручиваться. Еще немного – и точно стал бы колоться, как это принято говорить. Сокамерник так именно говорит все время. Раскололи, мол, менты его подельника в два счета, или что-то в этом роде.

– И да, и нет. – Лев улыбнулся в непроницаемо-черные глаза Ивана Ивановича. – Шел как-то мимо, увидал, девушка симпатичная в подъезд зашла, я за ней.

– Маньяк, что ли?! – тут же прицепился Рашидов.

– Не-ет, зачем же. Я не приставал. Просто посмотрел, где она выйдет, поехал выше. Потом еще пару раз увидал ее, как она гуляла.

– С кем?

– Да ни с кем, одна.

Ага, так он ему и рассказал, что да с кем. Скажешь «а», придется говорить «б». А менты, они ведь тайны хранить не умеют.

А он хочет жить, и жить будет долго. Уж он теперь постарается.

– И ты не подошел к ней на улице, а поперся к ней домой, и прямо-таки в день убийства? – Рашидов зашелся едким смешком. – Сам-то хоть понимаешь, какой бред несешь?

– А что бредового-то? Судьба… Булка с маслом всегда маслом вниз падает. Вот и меня угораздило. – Лев с тоской смотрел на Рашидова. – Ведь было знамение, нет же, все равно пошел.

– Что за знамение? – удивленно вскинул Рашидов четкой линии брови, прямо как у восточной красавицы.

– Раз пришел, ее нет. Соседка сказала, что нету, мол, блудной-то. Мне бы уйти, а я ждать сел во дворе. Потом драка эта…

– Что за драка? – насторожился Рашидов.

– Я начал подниматься по лестнице, а там два мужика дерутся. Пришлось ждать, пока один другого в угол загонит.

– На каком этаже была драка? – Рашидов одним пальцем стучал по клавиатуре, записывая его показания. – И когда ты поднялся и вошел в квартиру, девушка была уже мертва?

– Точно так.

– А как ты понял, что квартира не заперта?

– Так это… – Лев смутился и снова соврал: – Приоткрыта она чуть была. Свет пробивался.

– Ага, ладно. – Рашидов запустил печать. Потом заставил его подписать, ткнув пальцем в бумагу. – Подпиши тут и тут.

И как ни странно, на день от него отстал.

– Отпустить тебя должны, – утешил его за ужином сокамерник, с наслаждением хлебая варево неопределенного цвета и запаха из жестяной, погнутой в нескольких местах миски. – Раз обвинение не предъявляют, значит, ничего у них на тебя нет. Мало ли, что ты рядом был, и что! Пистолета при тебе не было. Вместо пистолета букет был. Мужики, которые дрались, если тебя вспомнят, то отпустят сто пудов. Еще день подержат, и отпустят, так и знай. Хату еще не чистили, нет?

– Не знаю, – нервничал Лев всякий раз, как вспоминал про фотографию погибшей девушки, выставленную им на самое видное место в доме. – Фотку не показывали мне, значит, не были.

– Значит, прокурор санкции не дает, – выпячивал губы сокамерник, которого Лев про себя называл «бывалым». – Значит, на воде вилами писано. Не ссы, Лева, отпустят.

«Первым делом… – решил Лев, засыпая тем вечером, – первым делом в ванну с горячей водой завалюсь. Потом еды закажу домой, да побольше. Вкусной какой-нибудь, изысканной и красивой. И пирожных с заварным кремом. После ванны накрою стол на себя одного. Включу телик и стану объедаться и пиво пить. Здорово!»

Почему же он раньше в таких вот простых каждодневных занятиях не находил для себя наслаждения, а? Почему-то казались они ему рутинными, обыденными, непраздничными и оттого некрасивыми. А сейчас все кажется наоборот. Хотелось услышать щелчок захлопываемой за его спиной двери в собственную квартиру, легкое повизгивание при закручивании крана с горячей водой, мягкий сухой хлопок отлетающей от бутылки пивной пробки. И просто до тошнотворной сухости во рту хотелось услышать сердитое шкварчание утренней яичницы в его любимой глубокой сковородке.

Сколько наслаждения, сколько упоительной радости во всех этих привычных, не замечаемых нами ежедневно звуках, объединенных общим понятием «свобода».

– Батенин, на выход, – скомандовал следующим утром дежурный.

– А чё не с вещами?! – завопил бывалый с удивлением. – Третьи сутки пошли, между прочим! Я не дурак, я просвещенный, знаю, что и почем, между прочим!

– Вот я тебе щас как дубиной под ребра просвещу, так поголосишь у меня. Батенин! Чего там, сдох, что ли! Выползай давай!

– А что случилось?

Он суетливо собирался, не ожидая такого внезапного поворота. Вроде уже настроился на освобождение, а тут снова куда-то вести собираются. Неужто опять на допрос? Сколько можно? Он уже все раз по семьдесят повторил, уже и запутаться не боится, потому как почти все, что говорил, – правда. И правда ведь в главном – он не убивал! Что за непонятки опять?!

– На допрос к следователю, – смилостивился дежурный, разворачивая его лицом к стене и надевая ему на руки браслеты, как особо опасному преступнику. – А ты куда собрался, домой, что ли? Эх, скорый какой! А сидеть кто за тебя будет, папа римский?

– За что сидеть? Я же не убивал! – со слезой откликнулся Лев и тут же получил дубинкой под колено.

– Вы никто не убивали! – охранник выругался. – Только трупов от этого не меньше! Пошел вперед, ну!

Рашидов сегодня был не один, что Льва сильно расстроило. Четыре глаза – это уже серьезнее. В каждой капле пота разглядеть сумеет его подлый предательский страх. А без причины человек бояться не станет, так ведь? Вот и начнут из него кровь пить, как в том фильме ужасов про пришельцев. А он ведь…

– Сомов, – мягко представился второй мужик, седлая стул так близко от Батенина, что касался своими коленками его коленей. Это было очень неприятно, пришлось стиснуть зубы. – Сомов Ростислав Викторович, будем знакомы?

– Будем, – кивнул Лев серьезно.

– Ты ничего не хочешь мне рассказать? – вдруг спросил совершенно не к месту Сомов этот.

– О чем? – растерянно откликнулся Лев. – Я уже все рассказал Ивану Ивановичу.

– Это понятно. И я знаю, что ты ему рассказал, дружище. – Сомов улыбнулся хорошей улыбкой. – Убийство этой бабы меня совершенно не интересует. Меня интересует другое.

– Что именно? – Лев затаился.

Мягко стелет, да жестко спать? Похоже на то. Кто он такой вообще? На мента не похож, больно нарядно и дорого одет. И папка с ручками у него из дорогой кожи. Цену таким вещам Лев определял с лету. И печатка на пальце недешевая. Разве ментам на службу можно в цацках? Нет, конечно. Их вздрючат за носки не такого цвета на разводе, а тут печатка. Нет, не мент он. Кто тогда? Может, адвокат? Чего тогда при Рашидове с ним болтает? Так не положено. Да и не представлялся он адвокатом.

– А вы кто? – вдруг осмелел он.

– Я? – Сомов подумал с минуту, потом ухмыльнулся. – Это тебе знать не обязательно, смысла в том нет, поверь.