Возрождение - Стивен Кинг

Он опустил меня на землю, поцеловал в лоб и открыл водительскую дверцу.

– Эта тачка хромает на четыре колеса, приятель, – сказал он, подражая янки, заставив меня невольно улыбнуться, хотя на душе было очень тяжело. – Но есть надежда, что она меня не угробит и дотащит до места.

– Я люблю вас, – сказал я.

– Я тоже тебя люблю, – отозвался он. – И больше не плачь обо мне, Джейми. У меня и так сердце разбито.

Я не плакал, пока он не уехал. Я стоял и смотрел, как его машина выезжает на дорогу, и провожал ее взглядом, пока она не скрылась из виду. А потом пошел домой. В то время у нас на заднем дворе еще стояла ручная помпа, и я умылся ледяной водой, прежде чем войти в дом. Я не хотел, чтобы мама заметила, что я плакал, и стала спрашивать почему.

Полностью убраться и подготовить дом для нового священника, удалив все следы пребывания в нем семейства Джейкобсов, надлежало женщинам из группы помощи, но папа сказал, что никакой спешки нет. Колеса Методистской епархии Новой Англии крутились медленно, и нам повезет, если нового священника назначат к будущему лету.

– Пусть все немного уляжется, – попросил папа, и женская группа с удовольствием откликнулась на просьбу. Они приступили к работе метлами, щетками и пылесосами только после Рождества (проповедь мирянина в том году доверили читать Энди, и родители сияли от гордости). Дом священника все это время стоял пустым, и ребята в школе даже стали поговаривать, что в нем поселились призраки.

Однако один посетитель в него наведался. Им был я. Как-то в субботу я снова прошел через кукурузное поле Дорранса Марстеллара, чтобы избежать бдительного ока Сплетницы Харрингтон. Достал из-под коврика ключ и открыл дверь. Было страшно. Я смеялся над рассказами о живущих в доме привидениях, но, оказавшись внутри, вдруг представил, что сейчас обернусь и увижу взявшихся за руки Пэтси и Морри-Хвостика, пучеглазых и разлагающихся.

Не будь дураком, сказал я себе. Они сейчас либо в другом месте, либо вообще нигде, как говорил преподобный Джейкобс. Так что перестань бояться и не будь трусом.

Но я не мог перестать по-дурацки трусить, как не мог унять боль в желудке, когда объедался хот-догами субботним вечером. Однако я не убежал. Я хотел посмотреть, что он мне оставил. Я должен был это узнать. Так что я подошел к двери, на которой все еще висел плакат (на нем Иисус держал за руки детей, похожих на Дика и Джейн из моего старого учебника для первого класса) с надписью «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне».

Я включил свет, спустился вниз по лестнице и окинул взглядом сложенные у стены стулья, пианино с опущенной крышкой и игровой уголок, где на маленьком столике теперь не было ни домино, ни книжек-раскрасок с фломастерами. Но Мирное озеро красовалось на своем месте, а с ним и маленький деревянный ящичек с электрическим Иисусом внутри. Преподобный оставил мне их, и я был ужасно разочарован. И все же я открыл ящичек и достал электрического Иисуса. Я поставил его на край озера, туда, где, как я знал, начиналась металлическая планка с желобком, и сунул руку ему под одежду, чтобы включить. И тут меня захлестнула такая волна ярости, какой я еще не испытывал в своей недолгой жизни. Она была похожа на удар молнии в «Крышу неба», как об этом рассказывал преподобный Джейкобс. Я размахнулся и со всей силы кинул фигурку в стену.

– Ты ненастоящий! – крикнул я. – Ты ненастоящий! Это все одни фокусы! Будь ты проклят, Иисус! Будь ты проклят! Проклят, проклят, проклят!

Я рванулся вверх по лестнице, почти ничего не видя от слез.

Нового священника нам так и не прислали. Некоторые местные пасторы пытались организовать замену, но посещаемость упала почти до нуля, и в тот год, когда я учился в выпускном классе, нашу церковь заперли и заколотили. Но меня это не волновало. Моя вера исчерпала себя. Я понятия не имею, что стало с Мирным озером и электрическим Иисусом. В следующий раз, когда я оказался в подвале дома священника, где проходили наши собрания БММ – а это случилось через очень много лет, – он был абсолютно пустым. Таким же пустым, как небо.

Когда мы окидываем взглядом прожитую жизнь, нам кажется, что ее течение было закономерным. Каждое событие начинает выглядеть логичным, будто что-то или кто-то заранее расписал все наши поступки (и проступки). Взять хотя бы старика-сквернослова, который, сам того не ведая, предрешил то, чем я стану заниматься целую четверть века. Это Провидение или просто случай? Я не знаю. Как я могу знать? Я там даже не был в тот вечер, когда Гектор-Цирюльник отправился искать свою старую гитару «Силвертон». Раньше я бы сказал, что наши жизненные пути определяет случай: сначала произошло одно, затем другое, и потому случилось третье. Теперь я знаю – это не так.

Нами движут Силы.

В 1963 году, до того как на сцену ворвались «Beatles», Америку охватил короткий, но бурный период настоящей одержимости фолк-музыкой. Столь вовремя появившееся телешоу «Хутенэнни» устраивало встречи с такими белыми исполнителями музыки черных, как «Chad Mitchell Trio» и «New Christy Minstrels». (Белых комми вроде Пита Сигера и Джоан Баэз туда не приглашали.) Мой брат Конрад был лучшим другом старшего брата Билли Пэкетта Ронни, и каждую субботу вечером они вместе смотрели это шоу дома у Пэкеттов.

В то время дед Ронни и Билли жил с ними. Все знали его как Гектора-Цирюльника, потому что он занимался этим ремеслом почти пятьдесят лет, хотя представить его в этой роли было довольно трудно. Считается, что парикмахеры, как и бармены, отличаются располагающей к себе общительностью, а Гектор-Цирюльник редко открывал рот. Он просто сидел в гостиной, потягивая кофе, в который подливал виски, и курил сигары «Типарилло». Их запахом пропитался весь дом. Если он что-то и говорил, то обязательно приправлял свою речь какой-нибудь непристойностью.

Но шоу «Хутенэнни» ему нравилось, и он всегда смотрел его с Коном и Ронни. Однажды вечером, когда какой-то белый парень пел, что ему грустно, поскольку от него ушла подружка, Гектор-Цирюльник фыркнул и сказал:

– Дерьмо, ребята, ни хрена это не блюз.

– Ты это о чем, дед? – поинтересовался Ронни.

– Блюз – музыка изгоев. А парень поет так, будто только что надул в кровать и теперь боится, что мать узнает.

Мальчишки засмеялись, отчасти от восхищения, отчасти от изумления, что Гектор выступил в роли музыкального критика.

– Сейчас, – сказал он и медленно поднялся по лестнице, подтягиваясь за перила шишковатой рукой. Он отсутствовал так долго, что ребята почти забыли о нем, но вернулся с видавшей виды гитарой «Силвертон» на шее. Потертый корпус был перехвачен лохматым соломенным жгутом, колки погнуты. Дед с ворчанием сел, громко испортив воздух, и пристроил гитару на костлявых коленях.

– Выключи это дерьмо, – велел он Ронни.

Ронни послушался, тем более что передача все равно заканчивалась.