История зеркала - Анна Нимова

Ответ последовал не сразу.

– Нет… Всё равно теперь ты рядом, а значит, и оно рядом. Пусть всё остается пока как есть.

Ночью в мастерской заметно холодало. Печь горела медленно, огонь утих, опустился на самое дно, изредка напоминая о себе, выбрасывал короткие снопы искр. Было видно не дальше руки, я едва различал сидящего рядом, но совсем не думал о сне, вслушиваясь в каждое слово, которое он произносил.

– Столько раз я присутствовал при варке, а до сих пор не понимаю, когда рождается его душа, и оно обретает свою силу. Как видишь, сам я мало что знаю, в эту тайну посвящены только мастера.

Мы проговорили почти всю ночь. Сказанное Ансельми стало для меня совершенной неожиданностью, но я верил ему – конечно, он знал о зеркалах много больше. Мне же оставалось строить догадки, чувствуя его смутные тревоги, граничащие со страхом. В свою очередь Ансельми находился под впечатлением от доверенного мной, про себя я думал: какое же потрясение он испытает, если узнает историю полностью, и поклялся сохранить оставшееся в тайне, ради его же спокойствия.

* * *

22

Последующие дни вроде убедили, что Ансельми рад моему появлению. Радость эта в самом деле казалась искренней, только, помимо желания видеть меня, были в ней и другие причины. О них я позже догадался, а поняв, испытал разочарование… С моим приходом сложилась возможность передать мне место самого младшего работника мастерской, сам-то он уже давно этим положением тяготился, считая про себя, что достоин большего, а до тех пор, пока остается младшим, ему не поручат ни один сколь-нибудь заметный участок делания. Теперь же ко мне перешли его обязанности по уборке и чистке – нелегкая работа, но я приспособился к ней без особых усилий: к тяжелому труду был давно приучен и благодарил Господа, что всё так благополучно устроилось.

Но честолюбивые планы не мешали Ансельми проявлять заботу обо мне, вернее сказать, не препятствовали покровительствовать, тем более что, сам того не замечая, я невольно способствовал тому. Обретя, наконец, друга, которого мне так не хватало, я смотрел на него восторженными глазами, а он был доволен получить расторопного ученика, это правда – я многому у него учился. Мы вполне дополняли друг друга, и наша привязанность выглядела взаимной.

Пока большинство работников не привыкли к моему ежедневному присутствию, они не то что не заговаривали со мной, но даже не удостаивали взглядом. Ансельми же стал первым, кто рассказывал о мастерской и людях в ней. Я доверял его словам, хотя со временем рождались собственные мысли и, скажу вам, они не всегда совпадали с тем, что говорил мой друг. Если бы поначалу я не воспринимал сказанное им так безоговорочно, возможно, случившееся в дальнейшем не стало бы так трагично… Хотя с горечью признаю, всё равно случилось, не знаю, можем ли мы помешать не нами задуманному.

К моему появлению в мастерской трудились больше тридцати человек, восемь из них пришли из Италии. Основные работы по производству итальянцы разделили между собой. Антонио считался старшим, при необходимости Ла Мотта мог его заменить, на деле же такое случалось редко – за постоянные придирки Ла Мотта недолюбливали. Что касается его отношений с Антонио – между ними частенько разгорались ссоры, они могли начаться из-за сущего пустяка, но, если Антонио всегда держался с достоинством и не опускался до мелочных споров, Ла Мотта старался использовать любой предлог, чтобы доставить другим неприятности. То, что Ла Мотта считал своей хорошо скрытой тайной, давно перестало быть тайным для окружающих: в мечтах он видел себя управляющим мастерской, пока же это место принадлежало французу, готов был довольствоваться любым подвернувшимся случаем, чтобы пошатнуть положение остальных работников и тем самым хоть на полшага приблизить заветную мечту.

Вероятно, поэтому в делах Антонио предпочитал другого итальянца по имени Пьетро Риго. Пьетро был самым старшим из нас, он сам точно не помнил свой возраст, а когда принимался считать, выходило, что почти шестьдесят годов. Как и Антонио, он слыл молчуном, но, в отличие от мастера, не держался отчужденно, даже ко мне проявлял дружелюбие. Из разговоров я узнал, что в Венеции у него осталась большая семья, он сильно скучал по домочадцам, но, благодаря работе в Париже, зарабатывал достаточно, чтобы родные жили в полном довольстве.

Споры вспыхивали не только между мастерами. Может, в соседних мастерских, где работали всего несколько человек, жизнь текла поспокойнее, наша же мастерская напоминала хитрые сплетения паука, что уже закончил работу, но обдумывает новый узор для паутины.

Между французами и итальянцами постоянно существовала вражда. Она принимала разные формы – от затаенной неприязни до открыто выражаемой грубости, и дело не только в том, что большинство французов просто до раздражения не любили итальянцев, и наоборот. Люди разные, родились далеко друг от друга, а теперь волею судьбы должны работать целый день вместе. Они и языка-то общего не имеют, как им друг с другом договориться? – думал я, и здесь не изменяя своей привычке больше молчать, но наблюдать при этом. И как мне было удивительно видеть, что эти люди, так преданно любившие своё дело, между собой постоянно искали повод для раздоров. Даже любовь к хрупкому предмету, рожденному в их руках, не могла помочь им примириться.

Конечно, плохое понимание чужого языка мешало, но при этом каждого наполняли собственные планы, более или менее значительные, каждый дорожил своим местом, не будучи уверенным в завтрашнем дне, ведь мануфактура была недавно создана. Многое зависело от успеха начинания и последующего решения самого короля, который вот сейчас решил производить сей предмет в непосредственной близости от себя, дабы самому никогда в нём не нуждаться, но кто знает, какое решение он примет завтра.

Трудностей встречалось много и после того, как производство удалось наладить, они не уменьшались, а в чем-то становились более существенными. Об одной из них я узнал, случайно услышав разговор Антонио и мессира Дюнуае. И не только я был посвящен в их дела. Наша мастерская оказалась слишком большой, чтобы сохранять добрые нравы, но слишком маленькой, чтобы прятать раздоры подальше от любопытных глаз.

Дюнуае неоднократно просил Антонио начать обучать французских работников процессу делания стекла, тот всякий раз отвечал согласием, но приступать не торопился. Этапы делания, понятные на первый взгляд, включали множество секретов, хозяевами которых являлись итальянцы, французским же работникам оставалось знать только то, что они могли случайно разглядеть, а сами работы, начиная с составления стекольной массы и заканчивая варкой в печи, оставались для них сокрыты.

А однажды в мастерской чуть не случилось самое настоящее побоище, когда кто-то из французов приблизился посмотреть, как Дандоло, итальянский стеклодув, готовит массу, а тот бесцеремонно оттолкнул его, этого хватило, что бы француз в ярости бросился на Дандоло. На шум прибежали другие работники, а главное – вовремя подоспел Антонио, и машущих кулаками спорщиков развели. Хорошо, обошлось без крови…

Ансельми сказал однажды, что Антонио считает французов недостаточно подготовленными, чтобы разделить с ними такие важные знания. Французы же думали по-другому и не желали мириться. Вроде мы работали в одной мастерской, но словно разделились на две стороны, и ни одна из сторон не собиралась делать шаг другой навстречу.