Записки бродячего врача - Иосиф Львович Раскин

покрыты жухлой прошлогодней травой, на которой тут и там пасутся коричневые лошадки и разбросаны колодцы с неутомимыми ветряками.

Нечастые ранчо – одно– и двухэтажные дома с плоскими крышами, окруженные оградой из настоящего адоби (глина с нарубленной соломой), на заднем дворе у каждого – семейное кладбище автомобилей. Дюжина проржавевших насквозь фордовских грузовичков-пикапов чуть ли не девяностолетней давности и крылатые олдсмобили и доджи семидесятых.

Едешь полчаса по такой дороге – и появляется ощущение вневременности и некоторой неопределенности в пространстве…

Но вот за поворотом появляется стоящий на площадке аккуратный виниловый домик со звездами и полосами на флагштоке перед ним и смешной белой машинкой с правым рулем у коновязи…

«Ни дождь, ни снег, ни зной и ни мрак ночи не остановят этих посланников на их пути» (Геродот, История, 8:98).

Надпись «Почта Соединенных Штатов» над дверью. Я все-таки дома.

Торнадо

По городу – предупреждение о возможности торнадо. Что делать – непонятно. Ураганного погреба, как у Элли и Тотошки, в Нью-Джерси все равно ни у кого нет. На всякий случай пошел со своим постоянным партнером вечером играть в теннис.

Торнадное предупреждение тут оказало самое благотворное действие: кроме нас на университетских кортах были только две пожилые англичанки. Они нас спросили, мы тоже британцы или просто сумасшедшие?

Слушаем джаз

Я не люблю слушать джаз в больших концертных залах. То есть на концерты я хожу, но нет, нет там того многослойного наслаждения, что можно получить только в маленьком баре с бокалом красного или кружкой пива в руках, в семи метрах от пианиста, вколачивающего клавиши в беззащитный рояль – то каждую отдельно в изощренной каденции, то все вместе уже в невообразимом темпе. Вы видите каждую струйку пота, стекающую у него со лба на нос, вы видите, как он поет про себя и смеется вслух в радости…

И притертые к вам плечами две хрупкие старушки из Миннесоты, и квадратный корпоративный чиновник, примчавшийся сюда прямо из своего офиса в скучном сером костюме, – все они свистят, вздыхают в унисон над своими стаканами и визжат от восторга…

…А потом пошел дождь.

Точнее, дождь «потом пошел» у Хемингуэя, а у нас дождь шел не переставая все пять дней, проведенных в Париже. Был ноябрь месяц, в парке Люксембургского дворца громоздились брустверы палых листьев…

Мы уже сходили на топлесс канкан с кордебалетом из славных украинских девочек, отметились в Лувре, насладились Чюрленисом в музее д’Орсе, прошлись по Елисейским полям и по задним улочкам Монмартра, мимо памятника Далиде и скульптуры странного мужика, вылезающего прямо из стены… В довершение культурной программы мне пришлось в одиночку слопать большое блюдо сырых морских гадов, поскольку моя спутница спасовала, когда звери были уже на столе.

Одним из последних вечеров дождь продолжал стучать по крыше; мы сидели в мансарде в мерзкой арабской гостиничке, расположенной, однако, в одном из центральных аррондисманов, и вдруг захотелось прямо сейчас пойти послушать музыку. Порылись в местной газете, нашли вечер джаза в каком-то кабачке, где в качестве входной платы требовалось заказать пару рюмок чего-нибудь, и двинулись.

Кабачок находился глубоко за Сорбонной, в недрах Латинского квартала, куда не ступала нога человека… миль пардон, туриста. В объявленный час мы спустились в полутемную залу с дюжиной пустых столиков; на нас посмотрели с изумлением, но посадили и принесли по бокалу коньяка. Впереди сидели уже посетителя два, а на самой сцене музыканты готовились к выступлению, обменивались шуточками, продували мундштуки и расчехляли контрабас.

В последующие минут двадцать подтянулся еще пяток посетителей, обеспечив численное превосходство аудитории над оркестром.

Я с удовольствием разглядывал их всех. Средний возраст музыкантов был около семидесяти, а вот зрители, наверно, родились между Англо-бурской и Первой мировой войнами, некоторые из них были совершенно пергаментные… Все это время между залом и сценой шел непринужденный обмен новостями, замечаниями, подколками, и, хотя по-французски я не понимаю, было совершенно ясно, что эти люди собираются вот здесь в том же составе играть и слушать джаз последние лет сорок… или пятьдесят…

В конце концов все были готовы начинать, только трубач никак не мог попасть в рукава парадной чистой майки, и все зрители успели насладиться видом густой седой шерсти на его солидном брюшке.

Общими усилиями эту проблему в конце концов решили, и на счет five, six, seven, eight (наконец на понятном языке) они заиграли. О, это был замечательный старинный нью-орлеанский джаз, с банджо и тубой, и очень скоро, к середине второй рюмки, мы унеслись из промозглого Латинского квартала на широкую гладь Миссисипи, под бесчисленные южные звезды: «I’m gonna lay down my heavy load down by the riverside, down by the riverside…»

И мягкое покачивание на ленивых шоколадных волнах привело меня в состояние полнейшего благорастворения духа – с отчетливым терпко-сладким привкусом зависти гражданина мира к людям, прожившим всю свою жизнь на одном и том же месте, в кругу самих себя, Армстронга и Парижа.

Музыкально-божественная фантазия в четырех каньонах

Каньон де Челли (Canyon De Chelly), Аризона

Господь Бог, создавая этот каньон, был явно в самом благостном расположении духа, вроде того, которое бывает после вкусного и сытного, но не чрезмерного обеда, когда и ближние свои, и мир в целом кажутся вполне славными и адекватными. Господь напевал что-то простое и мелодичное вроде «Степь да степь кругом…» или «Don’t worry, be happy», и каньон получился уютный и домашний.

Он змеится среди пустыни, повторяя извивы почти уже высохшей речушки. Вы идете по тропе по краю, и с высоты каких-то пары сотен метров с красных скал прекрасно видите дно каньона в буколических зеленых рощах и хижинах, желтый песок и речку. Безоблачное синее небо, и птицы поют. Благорастворение воздусей и мир в человеках.

Брайс-Каньон (Brice Canyon), Юта

Тут без лишнего бокала шампанского не обошлось. Ну нельзя на трезвую голову сотворить такое восхитительное изощренное великолепие. Господь Бог играл на клавесине Маленькую ночную серенаду, дьявол аккомпанировал ему на скрипке, и из звуков моцартовской музыки сгущались и становились на свои места розоватые, белые и полосатые башенки, зубчатые стены, шпили и канделябры. А сосны выросли позже.

Каньон Зайон (Zion Canyon), Юта

Господь Бог ехал по узкой извилистой дороге на стареньком «форде», слушал Хорошо темперированный клавир, и с обеих сторон дороги вырастали гладкие скалы в правильной, как шахматная доска, сетке трещин.

Потом на перекрестке он переключил станцию… «By the rivers of Babylon there we sat down, ye-eah we wept when we remembered Zion…» Слишком старозаветно, подумал Господь и нашел Дебюсси. И дальше уже изумрудные пруды, водопады, мутная стремительная речка и скалы, скалы в соснах и платанах были нагромождены в совершенно импрессионистском беспорядке.

Гранд-Каньон (Grand Canyon), Аризона

День восьмой