Не только апельсины - Дженет Уинтерсон

– Естественно, я была польщена.

Они обменялись адресами, он начал за ней ухаживать. Именно тогда моя мать испытала чувство, которого прежде не знала: смесь искрометной радости, трепета и легкомысленной беспечности – не только с Пьером, но повсюду, в любую минуту.

– Ну я подумала, наверное, это любовь.

Впрочем, это ее озадачило, ведь Пьер был не слишком умен и не слишком красноречив – только постоянно восклицал, какая она очаровательная. Может, он был привлекательным? Нет, полистав дамские журналы, она пришла к выводу, что и привлекательным он не был. Но чувство не проходило. Однажды тихим вечером, после ужина, Пьер обнял ее и стал умолять остаться у него на ночь. Она опять испытала те необычные ощущения, и, когда он прижал ее к себе, она была уверена, что никогда не полюбит другого, и да – она останется, а после они поженятся.

– Прости меня, Господи, но я это сделала.

Мама остановилась, обуреваемая эмоциями. Я попросила ее закончить историю и пододвинула поближе к ней печенье.

– Худшее еще впереди.

Пока она жевала свои роял-скотты, я строила догадки об этом «худшем». Может, я в конечном итоге все-таки не дитя Божье, а дочка какого-то француза?

Несколько дней спустя моя мать, испытывая стыд и беспокойство, отправилась к врачу. Она лежала на кушетке, а врач тыкал ей пальцем в грудь и в живот и спрашивал, не чувствует ли она головокружения и нет ли у нее «трепыхания в животе». Мама игриво объяснила, что она влюблена и часто чувствует себя странно, но причина ее визита не в этом.

– Вполне возможно, что вы влюблены, – сказал врач, – а еще у вас язва желудка.

Вообразите себе ужас моей мамы. Она отдала свою честь в обмен на заболевание. Она начала принимать таблетки, села на диету и ответила отказом на мольбы Пьера, который хотел ее навестить. Нужно ли говорить, что в следующий раз, когда они встретились – опять-таки случайно, – она не испытала ничего, совсем ничего, и вскоре сбежала из Франции, лишь бы его не видеть.

– То есть я?.. – начала я.

– Последствий не было, – быстро сказала она.

Несколько мгновений мы обе молчали.

– Поэтому просто будь осторожна: то, что ты считаешь сердцем, вполне может оказаться другим органом.

«Может, мама, может», – подумала я. Она встала и велела мне найти себе какое-нибудь занятие. Я решила пойти повидаться с Мелани, но как раз когда я подошла к двери, мама позвала меня назад, чтобы предостеречь.

– Не позволяй никому касаться тебя там, внизу. – И она указала куда-то на карман своего фартука.

– Конечно, мама, – кротко ответила я и сбежала.

Когда я подошла к дому Мелани, уже стемнело. Чтобы попасть туда, мне приходилось срезать путь через церковный двор и кладбище, и иногда я крала для нее букет цветов со свежей могилы. Она всегда так радовалась цветам… Впрочем, я никогда не говорила ей, откуда они. Она спросила, не хочу ли я остаться на ночь, потому что мама уехала, а она не любит быть дома одна. Я сказала, что позвоню соседке, и после долгих переговоров и пререканий наконец получила согласие матери, которую пришлось оторвать от ее латука. Мы, как обычно, читали Библию, потом говорили друг другу, как рады, что Господь нас свел. Она долго гладила меня по голове, а потом мы обнимались – и было такое чувство, словно тонешь. Потом я испугалась, но не могла остановиться. Что-то ползало у меня в животе. Внутри меня поселился осьминог.

И наступил вечер, и наступило утро. Новый день.

После мы все делали вместе, и я оставалась у нее так часто, как могла. Моя мама как будто испытала облегчение, что я меньше вижусь с Грэхемом, и какое-то время не упоминала о том, как много времени я провожу с Мелани.

– Как думаешь, это противоестественная страсть? – спросила я однажды у Мелани.

– По ощущению, нет. Если верить пастору Финчу, должно быть ужасно.

«Наверное, она права», – подумала я.

Мы с Мелани вызвались накрывать столы для банкета на Праздник урожая[42] и весь день усердно трудились в церкви. Когда все собрались и начали передавать друг другу картофельный пирог, мы стояли на балконе и смотрели на них сверху вниз. Наша семья. Защищенность.

Вот стол, накрытый к пиру, гости спорят из-за рецепта приготовления гуся. Время от времени дрожь сотрясает люстру, с которой сыплются в шербет хлопья штукатурки. Гости поднимают головы скорее с интересом, чем с тревогой. Холодно, очень холодно. Женщины страдают больше других. Плечи у них голые и белые, как яйца вкрутую. Снаружи лежит скованная льдом и снегом река. Пируют избранные, а в зале спят на соломе солдаты.

Снаружи надвигаются факелы.

Смех проникает в зал. Избранные всегда были такими.

Старели, умирали, начинали сызнова. Не замечали.

Отец и Сын. Сын и Отец.

Всегда было так, ничто не способно нарушить порядок.

Отец, Сын и Святой Дух.

Снаружи восставшие штурмуют Зимний дворец.

Время – великий омертвитель. Люди забывают, скучают, стареют, уходят. Было время в Англии, когда всех охватило непреодолимое желание строить деревянные корабли и плыть на войну с турком. Когда интерес угас, уцелевшие крестьяне прихромали назад на поля, а уцелевшие аристократы стали строить заговоры друг против друга.

Разумеется, это не вся история, но с историями всегда так – мы переиначиваем их на свой лад. Это способ объяснить Вселенную, оставляя ее необъясненной. Это способ поддерживать жизнь, не загоняя ее в узкие рамки времени. Каждый, кто рассказывает историю, рассказывает ее по-своему – просто чтобы напомнить нам, что разные люди и видят по-разному. Одни говорят, что можно найти истину, другие – что любое утверждение можно доказать. Я им не верю. Все запутано, как бечевка с узлами, – она вроде бы прямо перед тобой, но начало отыскать трудно, а конец невозможно предугадать. Остается только восхищаться «колыбелью для кошки», игрой в ниточки, и, если повезет, завязать несколько новых узлов. Истории человечества следовало бы быть гамаком, в котором можно раскачиваться, игрой, в которую можно играть, – как играют с клубком кошки. Хватай, жуй, запутывай, а когда придет пора ложиться спать, клубок останется клубком. Казалось бы, чему тут возмущаться? Кое-кто зарабатывает на этом кучу денег. Издатели наживаются, дети, если умны, могут подняться на самый верх. Отличное времяпрепровождение в дождливый день – низведение истории человечества до нескольких баек.

Люди любят отделять простое рассказывание баек, которые считают вымыслом без фактов, от истории человечества, которая есть свершившийся факт. Это помогает им понять, во что верить, а во что – нет. Очень любопытный процесс. Почему никто не верит, что кит проглотил Иону, если Иона каждый день с легкостью проглатывает «кита» – гигантскую обиду, гигантскую ложь? Так и вижу, как люди глотают все, что предлагают им книги или телевизор, – почему они это делают? Потому что это та самая история фактов. Знать, во что веришь, – гораздо проще. Подобное знание помогает построить империю и держать людей там, где им самое место, – в сияющем мире кошельков и бумажников…