Пигмалион - Бернард Шоу

Миссис Хиггинс (умиротворяюще). Да, да, мой милый, но, может быть, ты все-таки сядешь?

Хиггинс садится, с силой стукнув креслом.

Элиза (Пикерингу, по-прежнему не замечая Хиггинса и проворно водя иглой). Теперь вы меня больше знать не захотите, полковник Пикеринг, — эксперимент закончен…

Пикеринг. Не надо. Не говорите об этом только как об эксперименте. Мне неприятно это слышать.

Элиза. Правда, я всего лишь пучок гнилой моркови…

Пикеринг (порывисто). О нет!

Элиза (невозмутимо продолжая). …но я вам стольким обязана, что мне было бы очень грустно, если б вы совсем меня забыли.

Пикеринг. Я очень рад это слышать, мисс Дулиттл.

Элиза. Не потому, что вы платили за мои наряды. Я знаю что денег вам ни для кого не жаль. Но именно от вас я научилась хорошим манерам, а ведь это и отличает леди от уличной девчонки, не правда ли? Мне очень трудно было этому научиться, постоянно находясь в обществе профессора Хиггинса. Я ведь с детства привыкла себя держать в точности, как держит себя он: шуметь, кричать, ругаться за каждым словом. И я так и не узнала бы, что среди джентльменов и леди принято вести себя иначе, если б не вы.

Хиггинс. О!!!

Пикеринг. Но это ведь у него просто как-то так выходит. Он ничего такого не думает.

Элиза. Вот и я ничего такого не думала, когда была цветочницей. Это у меня просто так выходило. Но я это делала, вот что важно.

Пикеринг. Вы правы. Но все-таки это он научил вас правильно говорить; я бы этого не смог сделать, знаете.

Элиза (небрежно). Ну что ж — ведь это его профессия.

Хиггинс. А, дьявольщина!

Элиза (продолжая). Это все равно что научить человека танцевать модные танцы, не более того. А вы знаете, когда по-настоящему началось мое воспитание?

Пикеринг. Когда?

Элиза (оставив свое вышиванье). В ту минуту, когда вы назвали меня мисс Дулиттл… я тогда только что пришла на Уимпол-стрит. Это впервые пробудило во мне уважение к себе. (Она снова берется за иглу.) И потом были еще сотни мелочей, которых вы даже не замечали, потому что для вас это было естественно. Ну вот то, что вы вставали, говоря со мной, что вы снимали передо мной шляпу, что вы никогда не проходили первым в дверь…

Пикеринг. Но это же все пустяки.

Элиза. Да, но эти пустяки показывали, что вы относитесь ко мне иначе, чем, скажем, к судомойке; хоть я уверена, что и с судомойкой вы вели бы себя точно так же, если б она случайно очутилась в гостиной. Вы никогда не снимали при мне ботинок в столовой.

Пикеринг. Вы не должны обижаться на это. Хиггинс всюду снимает ботинки.

Элиза. Я знаю. Я его не виню. Это у него просто так выходит, не правда ли? Но для меня так много значило, что вы этого никогда не делали. Видите ли, помимо тех вещей, которым всякий может научиться, — уменье хорошо одеваться, и правильно говорить, и все такое, — леди отличается от цветочницы не тем, как она себя держит, а тем, как с ней себя держат. Для профессора Хиггинса я всегда останусь цветочницей, потому что он себя со мной держит как с цветочницей; но я знаю, что для вас я могу стать леди, потому что вы всегда держите себя со мной как с леди.

Миссис Хиггинс. Пожалуйста, Генри, не скрежещи зубами.

Пикеринг. Право, я очень, очень рад это все слышать, мисс Дулиттл.

Элиза. Теперь мне бы хотелось, чтоб вы меня называли Элизой, если вы не возражаете.

Пикеринг. Благодарю вас. С удовольствием буду называть вас Элизой.

Элиза. И еще мне хотелось бы, чтобы профессор Хиггинс называл меня мисс Дулиттл.

Хиггинс. Сдохнете — не дождетесь!

Миссис Хиггинс. Генри! Генри!

Пикеринг (со смехом). Отвечайте ему в таком же духе, Элиза. Не молчите. Ему это будет полезно.

Элиза. Не могу. Раньше я могла так разговаривать, но теперь — нет. Вчера ночью, когда я бродила по улицам, какая-то девушка заговорила со мной; я хотела ей ответить по-старому, но у меня ничего не вышло. Помните, вы как-то говорили мне, что ребенок, попавший в чужую страну, в несколько недель привыкает к чужому языку, а свой родной забывает? Вот я — такой ребенок в вашей стране. Я забыла свой родной язык и могу теперь говорить только на вашем. С Тоттенхем-Корт-Род покончено навсегда. Именно теперь, когда я покинула Уимпол-стрит.

Пикеринг (в сильной тревоге). Но ведь вы же вернетесь на Уимпол-стрит? Вы простите Хиггинса?

Хиггинс (поднимаясь). Простите?! Она меня будет прощать, а! Пускай уходит. Пускай попробует прожить одна. Без меня она через три недели скатится обратно в уличную канаву.

В среднем окне появляется Дулиттл. Бросив на Хиггинса укоризненный и полный достоинства взгляд, он бесшумно подходит к дочери, которая стоит спиной к окнам и поэтому не видит его.

Пикеринг. Он неисправим, Элиза. Но ведь вы не скатитесь, правда?

Элиза. Нет. Теперь уже нет. Я хорошо заучила свой урок. Теперь я уже не могу издавать такие звуки, как раньше, даже если б хотела.

Дулиттл сзади кладет ей руку на плечо.

(Она роняет вышиванье, оглядывается, и при виде отцовского великолепия вся ее выдержка сразу испаряется.) У-у-ааааа-у!

Хиггинс (торжествующе). Ага! Вот, вот! У-у-ааа-у! У-у-ааааа-у! Победа! Победа! (Разваливается на угловом диванчике, скрестив руки на груди.)

Дулиттл. Зря вы девушку обижаете. Не смотри на меня так, Элиза. Я не виноват. У меня, понимаешь, деньги завелись.

Элиза. Видно, тебе на этот раз миллионер подвернулся?

Дулиттл. Угадала. Но я сегодня разоделся для особого случая. Еду сейчас в церковь святого Георгия[29]на Ганновер-сквер. Твоя мачеха выходит за меня замуж.

Элиза (сердито). Ты унизишься до женитьбы на этой простой, вульгарной бабе?

Пикеринг (мягко). Это его долг, Элиза. (Дулиттлу.) Но почему она изменила свое решение?

Дулиттл (печально). Запугана, хозяин. Запугана, как и все мы. Буржуазная мораль требует жертв. Надевай шляпу, Элиза, поедешь посмотришь, как твоего отца окручивать будут.

Элиза. Если полковник находит, что так нужно, я… я… (чуть не со слезами) я пойду на это. И в награду, вероятно, еще наслушаюсь оскорблений.