Колодезь - Святослав Логинов

Как и в лагере осаждающих, Семён вооружился лопатой. Там рыл сапы и здесь рыл сапы. Там подводил мины — здесь контрмины. Ахти, батюшки, велика разница!

Хотя и разница тоже была. По ту сторону стен за Семёновой душой надзирал толстый и ленивый молла Халиль, а здесь этим же делом занимался остроносый патер Мануэл Эаниш.

Патер бегло разговаривал на арабском, знал несколько слов и по-турецки. Монашеская сутана, казалось, приросла к его худому телу, глаза горели истовым пламенем, и совесть не знала сомнений. Эаниш поминутно вертелся округ Семёна, пытая его о вероучебных догматах. Хвала Аллаху, что такие материи требовали куда большего знания языков, нежели было у Семёна и священника, вместе взятых. Да хоть бы и по-славянски спрашивал Мануэл, Семён всё едино запутался бы, не зная ответа. Что значит — в добрых делах или в вере заключено спасение? Вера без богоугодных дел мертва, духовные труды без веры бесплодны… Однако Семён помнил, что Мартынка тоже талдычил что-то о спасении верой, рассказывая, как папёжники посылали людей на костёр за несогласие в этом вопросе. И, боясь обмишулиться, Семён вновь на всякий случай прикидывался бельмесом, лишь крестился поминутно на спицу собора Сан-Себастьян и поминал Санта Марию, надеясь, что богородица не осерчает на такое коверканье её имени.

Ван Даммам, под началом которого теперь служил Семён, казалось, не слыхал богословских бесед, однако как бы случайно произнёс в удобную минуту:

— Монаху не верь. Злодейственная тварь, Ваалов прихвостень. Он с тобой, как кот с мышью, играется. Чуть оступишься — схватит. Он бы и меня давно в огонь кинул, только тогда крепость защищать будет некому.

Хотелось сказать: «Тут огулом никому верить нельзя…» — но, приученный годами плена, Семён лишь кивнул, как делал всегда, получая приказание по воинской части.

Война тем временем тянулась медленно и неуспешно. Лишившись командира, турецкий булук воевал лениво, однако взял одну из дозорных башен и занял укреплённое предместье Содоф, отрезав город от озера с питьевой водой. Особой беды в том не было — подземные цистерны под городом, выстроенные ещё в домагометовы времена, были налиты под завязку, так что воды хватило бы на все нужды, до самой весны, когда сухое русло на север от города наполнится влагой, принесённой с недальних гор. Разве что фонтан, игравший перед губернаторским домом, иссяк, знаменуя близящиеся времена упадка.

Семёновых предложений никто не выслушал и на этот раз, так что лодки со стенобойными орудиями прибыли бестревожно. Пушки установили на отбитой дозорной башне и на батарее, подготовленной янычарами, и грохот канонады возвестил, что дни португальской власти сочтены.

В городе как избавления ждали эскадры из Гоа, и вот однажды поутру на горизонте купно забелели паруса. В городе поднялся трезвон, пушки на уцелевших укреплениях выпалили, салютуя флоту. Корабли двигались, разворачиваясь за цепочкой островов, где глубина позволяла им быть. Затем, в ответ на крепостную канонаду, рявкнули корабельные орудия. Часть ядер полетела в сторону форта Кальбу, где реяли турецкие прапоры, часть обрушилась на форт Мерзни, замыкавший вход в бухту и остававшийся в руках европейцев. Лишь после этого на мачтах прибывших судов воинственно заполоскалось знамя миролюбивых Нидерландов.

Корабли, не задерживаясь, развернулись и канули в морском просторе. А на следующий день в крепости хватились, что Питер ван Даммам бесследно исчез, а вместе с ним исчезли и все документы, бывшие в его ведении. Пропали планы и кроки местности, чертежи оборонительных сооружений, маршруты и карты дорог. Заодно пропали торговые договоры, купеческие сказки и кое-что ещё. Руис Ферейра громогласно проклинал шпиона, грозил ему судом небесным и земным, обещая и там и там скорую расправу.

Бегство голландца боком обошлось и Семёну. Адмирал вызвал его к себе, орал, брызгая слюной и наливаясь яростью. Семён на смеси всех языков обещал преданность и верность. Дело кончилось тем, что адмирал потребовал, чтобы турецкие батареи, обосновавшиеся во взятых фортах, были уничтожены уже к завтрашнему дню. Семён метался, в свою очередь орал на подручных землекопов, и к вечеру следующего дня контрмина была подведена под турецкие сапы. Заряд отлично перетёртого зелья рванул перед самой батареей, обратив турецкую позицию в развалины. Удача несколько утешила престарелого адмирала, а через сутки в проливе объявился долгожданный испанский галеон.

Войти в бухту корабль не мог, во всей Аравии только в Аденском порту глубина у берега достаточно велика для морских судов. В прочих местах корабли останавливались на рейде за полосой рифов, сгружая товары на лодки, кияки и даже китайские джонки, на корме которых стоит бамбуковая фанза с изогнутыми воскрылиями кровли. Малые плоскодонные суда подходили к самому берегу, сбрасывали товары на песок, а оттуда босоногие носильщики волокли их в магазины, обустроенные у самой стены. Обратная загрузка судов протекала тем же порядком.

Бухту отделяли от города четыре холмистых острова, на каждом из которых возносились сторожевые башни, позёвывающие в морскую даль медными ртами пушек, тех самых, что прозевали голландскую эскадру.

Таким образом, напасть на город с моря было трудненько, а получить оттуда помощь — проще простого. Длинноствольные корабельные орудия дружно заговорили, заставив трусоватых арабов отойти, а турок глубже зарыться в землю. Затем на берег сошли полсотни моряков в испятнанных смолой робах, парусиновых штанах и башмаках с медными, позеленевшими от морской воды пряжками.

Казалось бы, можно было нанести повстанцам решительный удар и снять осаду. Но, видать, крепко смирились португальцы с поражением, потому что вместо войны моряки начали грузить на корабль всё, что можно было увезти из оставляемого города. Разве что падран — каменный крест с вытесанным распятием и латинской надписью: «Anno Domine 1507» не сдвинули с места, оставив на поругание язычникам. Метилось, время повернуло вспять: в тысяча пятьсот седьмом году от рождества Христова португальцы обрели сей город, а в исходе тысяча двадцать восьмого года хижры принуждены возвратить его мусульманам.

Руис Ферейра д'Андрада, вспомнив о морской карьере, первым обосновался на корабле, подняв на мачте адмиральский стяг.

Защищать брошенный город предстояло небольшому отряду местных выкрестов, старшим над которыми поставили Семёна. Семён ничуть не обманывался по поводу своей судьбы и отстаивать город не собирался. Не хотелось и проситься на корабль, как делал кое-кто из крещёных аравитян. За полгода воинского сидения Семён превзошёл и арабский, и португальский языки, хотя предусмотрительно скрывал свои знания. Теперь он хвалил себя за предусмотрительность, слушая, как Мануэл Эаниш объясняет корабельному патеру, что измаилиту настоящим католиком всё одно не бывать, и, значит, беглецов отвезут отсюда прямиком на кемадеро, где давно уже сохнут дрова для святого костра.

Утром того дня, когда корабль должен был покинуть Маскат, Семён пришёл на берег получить от бывших командиров последние указания. Выполнять эти указания было уже некому; за полчаса до того Семён собрал своё ополчение и велел, едва галеон снимется с якоря, бросать позиции и прятаться, кто куда может. Для себя Семён приглядел местечко в полуразрушенной сапе, где нечем покорыствоваться и, значит, никто не будет искать. Совет новообращённые христиане выслушали молча, никто не сказал ни слова.