При дворе двух императоров. Воспоминания и фрагменты дневников фрейлины двора Николая I и Александра II - Анна Федоровна Тютчева

В парке около озера видна пещера, закрытая железной решёткой; говорят, что здесь находится выход из тех подземных ходов, которые император Павел велел провести от своей комнаты, чтобы иметь возможность бежать от убийц. Тщетная предосторожность, не предохранившая его от смерти, которой он так боялся и заслуженность которой, может быть, сознавал.

Все эти воспоминания делают пребывание в Гатчине очень мрачным и неприятным. Я не понимаю, почему двор выбирает Гатчино именно тогда, когда хочет веселиться. Образ жизни здесь совершенно особый, похожий на жизнь в деревне. Для обедов и завтраков собираются в Арсенале, там же проводят вечера за музыкой, днём играют в petits jeux [игры] и в шарады, катаются с деревянных гор.

Организуются прогулки в экипажах всякого рода: ландо, фаэтонах, шарабанах и кабриолетах с самой фантастической упряжкой, охоты, в которых принимают участие дамы. Парк большой. Летом он, может быть, красив, но теперь оголённые деревья, осеняя своими почерневшими сухими ветвями болотистую и полузамёрзшую почву, представляют унылую картину.

Надо сказать, что в этом году, несмотря на все увеселения и на общительность по заказу, ни у кого не весело на сердце. У всех скорбная тревога написана на лице. Собравшись, говорят вполголоса о последних известиях, передают друг другу бюллетени, щиплют корпию. Даже молодёжь не может веселиться.

Но больше всего сжимается сердце, глядя на государя. Когда он проходит через Арсенал, в его поступи, прежде такой твёрдой, эластичной, чувствуется подавленность. Его высокая фигура начинает сгибаться. У него какой-то безжизненный взгляд, свинцовый цвет лица, чело, еще недавно надменное, каждый день покрывается новыми морщинами, свидетельствующими об убийственных заботах, тяготеющих над этой гордой головой, ни перед чем доселе не склонявшейся.

Сегодня утром мы все были в Арсенале после завтрака. Стюрлер и Голицын играли сонату Бетховена, как вдруг по зале раздался слух, что только что приехал курьер из Севастополя с важными известиями. Великая княгиня Александра Иосифовна побежала к государю, чтобы узнать подробности, и вскоре вернулась с радостными криками, сообщая нам, что мы взяли четыре неприятельских редута.

Постепенно мы узнали подробности дела. Этими редутами, из которых три английских и один турецкий, овладел генерал Липранди со своими подкреплениями. Два из них были снесены, два заняты нашими войсками, которые, таким образом, господствуют над неприятельским лагерем. Мы захватили одиннадцать осадных орудий и тотчас же обратили их против неприятеля; с их помощью была сбита грозная французская батарея, направленная против наших фортов. Четыре из наших храбрых офицеров в сопровождении тридцати добровольцев произвели ночную вылазку, захватили одну батарею и заклепали девятнадцать пушек. Липранди занимает теперь с 20 000 человек сильную позицию, преграждая сообщение между Балаклавой и лагерем осаждающих и отрезывая, таким образом, лагерь от снаряжений и продовольствия. Чтобы выбить его из его позиции, необходимы значительные силы, которые пришлось бы взять из осаждающей армии[46].

После этих известий мы воспрянули духом. Государь, войдя к государыне, чтобы сообщить ей эту новость, прежде всего бросился на колени перед образами и разрыдался. Государыня и ее дочь Мария Николаевна, думая, что страшное волнение государя вызвано взятием Севастополя, бросились тоже на колени, но он успокоил их, передал радостную весть и тотчас же приказал отслужить благодарственный молебен, на котором мы все присутствовали.

Гильдебранд, привёзший известие, получил аксельбанты адъютанта. Государь совершенно воспрянул духом. Говорили, что еще сегодня утром он плакал, узнав про измену Ганновера, обратившегося против нас. Вообще его нервы в самом плачевном состоянии. Видя, как жестоко он наказан, нельзя не жалеть его, а между тем приходится признать, что он пожинает то, что посеял.

В течение стольких лет своего царствования он направлял всю внешнюю политику не столько в интересах своей родины, сколько в интересах якобы Европы, считая себя призванным защищать принцип порядка. Народы ненавидят его как представителя деспотизма, а государи, которых он защищал, заставляют его теперь дорого расплачиваться за самолюбие, уязвлённое сознанием его превосходства.

27 октября

Сегодня вечером великий князь прочёл нам конфиденциальную корреспонденцию из Вены (вероятно, от Горчакова), представляющую очень умный обзор политического положения России в настоящее время и оканчивающуюся словами: «Нельзя понять современный кризис, если не отдавать себе отчёта в том, что из него неизбежно должен вырасти новый мир».

«Это именно то, что я думаю, – добавил великий князь, – и что говорил с самого начала войны». Великий князь и великая княгиня продолжали разговор на ту же тему, выражая по всем вопросам дня такие мысли, каких бы сами они не допустили или во всяком случае не высказали полгода тому назад. Они говорили, что Россия никогда не будет у себя хозяйкой, пока не получит Дарданелл, что естественными союзниками России являются славянские народы, которые во что бы то ни стало нужно вырвать из-под ига Турции и образовать из них самостоятельные государства.

Великая княгиня выразила сожаление, что в прошлом году, из опасения не иметь достаточно сил для их поддержки, был упущен самый благоприятный момент их вооружить, тогда как теперь, когда Россия имеет против себя всю Европу, этот благоприятный случай упущен и так далее. Оба с большой горечью высказывались по поводу политической системы, введённой Александром I на основах Священного союза, системы глубоко антинациональной, как показали последствия. Цесаревна прибавила, что ввиду невозможности для России чем-либо помочь славянам в настоящую минуту слишком поздно просить у них помощи, так как всякое восстание с их стороны будет немедленно подавлено Австрией, еще более страшной для этих народов, чем Турция.

Великий князь добавил: «Мы не проявили достаточного национального эгоизма, но обстоятельства толкнули нас на правильный путь и доказали, до какой степени ложна и опасна была наша политическая программа».

Я была очень удивлена, услышав, что великий князь высказывается так определенно и откровенно в том смысле, в каком мыслят все просвещённые люди в стране, между тем как такого рода убеждения были очень чужды правительственным сферам еще год тому назад.

Когда разговор касается политики во время наших вечерних собраний, я никогда не упускаю случая довести до сведения великого князя и великой княгини мнения, которые мне приходится слышать в обществе и которые не всегда доходят до них, так как те, кто их окружает, или не разделяют этих мнений, или же боятся надоесть или раздражить, передавая то, что похоже на критику или на упрёк. У меня этого страха нет, так как я уверена, что великий князь и великая княгиня знают, до какой степени я к ним привязана и что я решаюсь