Дорога в Сарантий - Гай Гэвриэл Кей

Гизелла не надеялась увидеть снова цветение природы весной или костры летнего солнцестояния, горящие на холмах. Ей было девятнадцать лет, но, по правде говоря, царицам не позволено быть такими молодыми.

Когда Криспин был мальчишкой и весь день был свободен, как только могут быть свободны мальчишки летом, однажды утром он вышел за городские стены. Некоторое время он швырял камешки в речку, а потом подошел к огороженному плодовому саду, о котором среди юных жителей Варены ходили слухи, будто он разбит вокруг загородного дома с привидениями, где после наступления темноты творятся нечистые дела.

Солнце сияло. В приступе юношеской бравады Криспин вскарабкался на шершавую каменную стену, перебрался оттуда на дерево, уселся на крепкой ветке среди листьев и начал есть яблоки. Сердце у него сильно билось от гордости, и он размышлял о том, как доказать друзьям, склонным к скептицизму, что он действительно это сделал. Он решил вырезать свои инициалы — чему недавно научился — на стволе дерева, и пусть потом остальные наберутся смелости пойти и взглянуть на них.

Через мгновение он испытал самый сильный испуг в своей короткой жизни.

Иногда по ночам он просыпался от этого воспоминания, которое превратилось в сон, и этот сон посещал его, даже когда он стал взрослым, мужем, отцом. Собственно говоря, ему удалось убедить себя, что это и был в основном сон, рожденный слишком живым детским воображением, испугом, полуденной жарой, чуть недозрелыми яблоками, слишком быстро проглоченными. Это была детская фантазия, наверняка, ставшая основой ночного кошмара.

Птицы не умеют разговаривать.

В частности, они не обсуждают друг с другом, сидя на разных деревьях, голосами с тембром и интонациями прекрасно воспитанного родианского аристократа, какой глаз залезшего в чужой сад мальчишки выклевать и съесть первым или как легко будет добраться через опустевшие глазницы к скользким кусочкам мозга внутри черепа.

Кай Крисп, восьмилетний мальчик, одаренный, на свое счастье или горе, живым воображением, не стал задерживаться, чтобы дальше исследовать это необычное явление природы. Кажется, в оживленной беседе вокруг него принимали участие несколько птиц, полускрытых среди листьев и веток. Он уронил три яблока, выплюнул недожеванную половинку еще одного яблока, потом отчаянно прыгнул обратно на стену, до крови оцарапав локоть и разбив голень, а затем еще поранился, неудачно приземлившись на выгоревшую летнюю траву у тропинки.

Стремительно убегая назад, к Варене, едва удерживаясь от крика, он слышал издевательский каркающий смех за спиной. Или, по крайней мере, он слышал его потом во сне.

Двадцать пять лет спустя, шагая по той же дороге к югу от города, Криспин размышлял о силе воспоминаний, о том, как они возвращаются к человеку с такой неожиданной силой. Их может вызвать запах, звук журчащей воды, вид каменной стены вдоль тропинки.

Он вспоминал тот день на дереве, и воспоминание о том ужасе унесло его еще дальше назад, он увидел лицо матери, когда войска городского ополчения вернулись в тот же год после весенней войны с инициями, а его отца не оказалось среди пришедших.

Хорий Криспин, каменщик, был жизнерадостным мужчиной, добившимся уважения и процветания в своем мастерстве и в делах. Его единственный выживший сын все эти годы старался вызвать в памяти четкий образ человека, который ушел с войском на север и дальше, в Фериерес, рыжебородого, улыбчивого, с легкой походкой. Он был слишком маленьким, когда заместитель командира ополчения пришел к их дому с потрепанным отцовским щитом и мечом.

Он помнил бороду, которая кололась, когда он целовал отца в щеку, голубые глаза — люди говорили, что у него такие же, — и большие умелые руки, покрытые шрамами и всегда исцарапанные. Еще громкий голос, который становился тихим в доме, рядом с Криспином или его маленькой, пахнущей благовониями матерью. У него остались эти… обрывки, эти детали, но цельный образ почему-то ускользнул, так же, как этот человек, который ушел слишком рано.

Кай мог слушать рассказы — матери, ее братьев, иногда своих собственных заказчиков, многие из них хорошо помнили Хория Криспина. И мог изучать прочную, надежную работу отца в домах и часовнях, на кладбищах и в общественных зданиях по всей Варене. Но он не мог уцепиться ни за один образ его лица, который не расплывался бы и не исчезал. Для человека, который живет ради образа и цвета, который процветает в мире зрительных образов, это тяжело.

Или было тяжело. Течение времени порождает сложные явления, оно растравляет рану или исцеляет ее. Иногда даже накладывает на нее еще одну рану, которая кажется тебе смертельной.

Стояло прекрасное утро. Ветер дул в спину, в нем чувствовалось приближение зимы, но он был скорее свежим, чем холодным, а сияние солнца сдувало туман над восточными лесами и холмами дальше, на запад и на юг. Он был один на дороге. Это не всегда безопасно, но сейчас Криспин не ощущал опасности, и взгляд его на открытой местности к югу от города достигал почти до самого края земли, как ему казалось.

Когда Кай оглянулся, позади сверкала Варена, бронзовые купола, красные черепичные крыши, городские стены, почти белые в утреннем свете. Ястреб кружил над своей собственной предостерегающей жертвы тенью на стерне поля к востоку от дороги. Опустевшие виноградные лозы на склонах холмов впереди выглядели голыми и заброшенными, а виноград уже отвезли в город и сейчас делают из него вино. Царица Гизелла, проявив в этом вопросе, как и во многих других, свою хозяйственность, приказала городским работникам и рабам принять участие в уборке урожая с полей и виноградников, чтобы возместить, насколько это возможно, потерю большого числа людей после чумы. Скоро начнутся первые праздники, в Варене и в меньших селениях, повсюду, которые закончатся тремя безумными ночами Дайкании. «Только будет трудно создать действительно праздничное настроение этой осенью», — подумал Криспин. А может, он тут ошибается. Возможно, праздники стали еще важнее после того, что случилось.

Шагая вперед, он видел покинутые дома фермеров и строения по обеим сторонам от тропинки. Богатые пахотные земли и виноградники вокруг Варены были в полном порядке, но они нуждались в мужчинах, чтобы сеять, растить и собирать урожай, а слишком много работников легло в общие могилы. Наступающая зима будет тяжелой.

Даже с такими мыслями было трудно оставаться мрачным в подобное утро. Он питался светом, как и чистыми, яркими красками, а этот день был полон и того и другого. Интересно, сумеет ли он когда-нибудь создать такой лес, с его коричневыми, красными, золотыми оттенками, а также с глубоким зеленым цветом, какой он видел сейчас за голыми полями. Он мог бы, если бы у него была смальта, достойная этого названия, и еще святилище, построенное с достаточным количеством окон и, будь на то божья милость, с прозрачным стеклом в этих окнах. Мог бы.

Говорят, в Сарантии такие вещи можно найти. Говорят, в Сарантии все на свете можно найти, от смерти до исполнения заветных желаний.

Кажется, он туда направляется. Плывет в Сарантий. Правильнее сказать — идет пешком, так как уже слишком позднее время года для плавания на корабле, но старая поговорка имеет в виду перемены, а не способ передвижения. Его жизнь делает поворот, ведет его к тому, что может произойти в дороге или в конце путешествия.