Клуб грязных девчонок - Алиса Валдес-Родригес

Мы жили бы вместе, но я не могу себе этого позволить, а Селвин терпелива и не настаивает. Повторяет: зеленому побегу нужно долгое время, чтобы превратиться в могучий дуб. Она добрая и великодушная – никогда не звонит мне на работу, если я перед этим не посылаю сообщения на се пейджер. И не смотрит на меня как не следует на людях. Вот на какие выверты я обрекаю Селвин, когда она хочет рассказать о своей любви, вот через что заставляю ее пройти. Такие травмы я наношу Селвин постоянно, каждый день, но она возвращается снова и снова и требует еще. Вот какие отношения у Элизабет Круз и Селвин Вуминголд. Вот как выглядит любовь с моего насеста на лезвии бритвы.

Вдело вступило джазовое трио. Селвин подписала несколько автографов, улыбнулась в несколько объективов и посмотрела в мою сторону. А затем подала сигнал – почесала левую бровь, что означало: нам пора встретиться в машине. Я дала ей время уйти и следила, как она несет свое тело пантеры, выждала долгую, нелегкую минуту, а затем сама проскользнула по лестнице, ведущей в холодную ночь. Миновала Массачусетс-авеню, повернула за угол и почувствовала себя так, словно на меня смотрели глаза всех ночных гуляк на Сентрал-сквер. Но это, конечно, было не так. В шарфе, очках и длиннополом пальто я выглядела такой же придурочной, как все остальные в этом самом густонаселенном шизиками месте мира. Машина стояла в нескольких кварталах, в переулке у Женского центра, где я впервые услышала, как Селвин читает свои стихи. Я шла, но краем уха различила шаги за спиной. Ничего особенного – мало ли кто здесь ходит.

Когда я приблизилась к машине, улица была пуста. Селвин прислонилась к фонарю и смотрела на меня. Она улыбалась, стеклянная бумага, женщина-пантера. Такая красивая. Я улыбнулась ей в ответ. Мне хотелось броситься на нее, мять, словно батон хлеба, проглотить. Хотелось расцеловать. Я оглянулась и никого не заметила. Так подействовала сегодня на меня ее поэзия – я ощутила в себе жизнь. И не совладала с собой – дала волю чувствам, решила: будь что будет, а там посмотрим. Кинулась вперед, заключила ее в объятия и запечатлела на губах поцелуй. Селвин была удивлена, поражена, но не смутилась. У нее никогда не возникало с этим проблем. Будь по ее, мы бы гуляли по улицам рука об руку, не обращая внимания на возмущенных родителей, которые уводили бы от нас в сторону своих чад. И ходили бы в кино, как обыкновенные люди.

– Это за что? – спросила Селвин, поглаживая меня по плечу.

– За то, что ты – это ты. И за то, что ты моя.

Я снова ощутила себя девчонкой – глупой, смешливой, готовой танцевать посреди улицы. Но здесь, в Кембридже, в Бостоне, уж слишком прохладно, пробирает до костей, вы согласны? Селвин притянула меня к себе и снова поцеловала. Теплая, мягкая женщина – и моя. Но мы не успели закончить, как я услышала голос. Не мой, не Селвин, но знакомый.

– Лиз Круз?

Я отстранилась от Селвин и повернулась на голос. Передо мной стояла Эйлин О'Доннел, ведущая колонку сплетен «Бостон гералд» и частая гостья на передаче, где я выступаю соведущей.

– Мне показалось, что это ты, – произнесла она с улыбкой, слишком широкой для ее небольшой, заостренной к макушке головки. – Знаете, зашла на выступление: хотела получить представление, кто такая Селвин Вуминголд, – ведь ваша фамилия произносится так, через «у»? Здорово, Селвин… по-настоящему трогательно. – Слова исходили изо рта вместе с отвратительными выдохами пара: О'Доннел бежала по холоду и теперь у нее перехватило в груди.

– Эйлин… – проговорила я. Я просила, умоляла ее глазами.

– Рада видеть тебя, Лиз. Ты как? – Я не ответила. – Где приобрести какую-нибудь из ваших книг, Селвин? – спросила О'Доннел, и Селвин, эта девушка-волчица, взглянула на нее с теплым чувством натренированного бойца. – Буду с вами откровенна, девчушки, – продолжала Эйлин, – я ходила на чтение и на прошлой неделе, а потом следовала за вами до самого Нидхэма. У тебя там приятный домик, Сэл, неплохо живешь для поэта. Двадцатичетырехлетняя поэтесса, только что окончившая Уэллесли. Я справилась по Интернету: ты, оказывается, преподаешь в Симмонс-колледже. Заведение только для девушек или что-то в этом роде?

– Отвали, – буркнула Селвин.

– Вот это уже не похоже на поэзию. Что это такое? Хайку?[71]

Селвин забрала из моей руки ключи от машины, открыла пассажирскую дверцу и втолкнула меня внутрь.

– Залезай!

Я онемела, окоченела, еле двигалась и испытывала ужас при мысли о том, что собиралась предпринять Эйлин. Селвин устроилась за рулем и сорвалась с места. До самого ее дома мы не проронили ни слова.

– Не бери в голову, – наконец сказала она, сделав бесполезную попытку выглядеть беззаботной. Я заметила на ее глазах слезы. – Ну, пожалуйста, Элизабет, – теперь Селвин казалась маленькой девочкой, какой была только в детстве, – не обращай внимания.

Селвин проводила меня в дом, приготовила чашку горячего шоколада и принесла мои пушистые тапочки и халат с изображением Снупи. Сделала массаж и спела американские колыбельные, с такими грустными словами, что вообще непонятно, как родители решаются петь их детям. Погладила по волосам, уложила в кровать, укрыла, словно мать, и поцеловала в лоб.

– Поспи, mio amore[72], – ее испанский прозвучал, как всегда, коряво, – а мне надо немного пописать.

Я кивнула, но заснуть не могла, поскольку прекрасно понимала, что нынешней ночью за перо возьмется не одна Селвин.

Где-то в своей дьявольски-луковичной берлоге Эйлин О'Доннел тоже принялась строчить.

На покупки до Рождества остается всего четыре дня, но рада сообщить, что вчера вечером приобрела почти все. Однако для одной подруги никак не могу ничего подобрать. У любого человека есть такие знакомые, согласны? Это стало почти клише – женщина, у которой есть все, даже превосходный мужчина. Но применительно к моей приятельнице Саре это чистая правда. Я подумывала о какой-нибудь зверушке Чиа или громоздких «массажных игрушках» от «Шарпер имидж», но, наверное, у нее полно и того и другого.

Из колонки «Моя жизнь» Лорен Фернандес

Прошлой ночью я почти не спала, chica[73]. И причиной тому не секс, хотя уверена, Роберто считает, что был великолепен. Мне плохо, но он об этом понятия не имеет. Я делала все, как обычно: стонала, гримасничала, изображала томление, а саму немилосердно тошнило. Выдала мужу все по Мег Райан, и ему, как всегда, понравилось, пока он не кончил. А тогда решил, что я вела себя словно puta[74], и закатил «речь» – сказал что-то вроде, мол, «ты кубинка, порядочная женщина, а не американская шлюха. Прекрасно, что ты получаешь удовольствие, но зачем себя так вести? Ты мать моих сыновей. Где твоя гордость?»