Шпион, пришедший с холода - Джон Ле Карре

– А откуда вам известно, что паспорта продлевались?

– Есть соответствующие пометки в досье, циркулирующих между расчетным отделом и отделом спецпоездок. Отдел спецпоездок как раз и ведает поддельными паспортами и визами.

– Понятно. – Петерс задумался на минуту, а потом спросил:

– Под каким именем вы бывали в Копенгагене и Хельсинки?

– Роберт Ланг, инженер из Дерби. Так меня звали в Копенгагене.

– Какого числа вы были в Копенгагене?

– Я уже говорил вам – пятнадцатого июня. Я прибыл туда в половине двенадцатого. – И в какой банк вы обратились?

– Боже мой, Петерс, – наливаясь гневом, сказал Лимас, – в Королевский скандинавский. У вас это уже записано.

– Просто хотелось удостовериться, – спокойно ответил Петерс. – А как вас звали в Хельсинки?

– Стефен Беннет, инженер-кораблестроитель из Плимута. А там я был в конце сентября, – с сарказмом добавил он.

– Вы побывали в банке в день прибытия?

– Да, двадцать четвертого или двадцать пятого, точно не помню, это я тоже говорил вам.

– Вы привезли деньги с собой из Англии?

– Разумеется, нет. В обоих случаях мы переводили их на счет местного резидента. Резидент снимал их, встречал меня в аэропорту и передавал сумку с деньгами, а я отвозил их в банк.

– Кто сейчас резидент в Копенгагене?

– Петер Йенсен, книготорговец из университетской книжной лавки.

– А какие псевдонимы использовал агент?

– Хорст Карлсдорф в Копенгагене. Кажется, так. Да, точно: Карлсдорф. Помню, мне все время хотелось сказать: «Карлхорст».

– Профессия?

– Менеджер из Клагенфурта, Австрия.

– А другой псевдоним? Для Хельсинки?

– Фехтман. Адольф Фехтман из Сент-Галлена, Швейцария. У него было ученое звание. Да, доктор Фехтман, архивариус.

– Понятно. У обоих родной язык немецкий.

– Да, я тоже обратил на это внимание. Но немцем он быть не мог.

– Почему же?

– Я ведь был главой всей немецкой агентуры. Подобное дело не прошло бы мимо меня. Агента такого уровня нужно курировать из Западного Берлина. Я бы о нем, конечно, знал.

Лимас поднялся, подошел к буфету и налил себе виски. Предложить виски Петерсу он и не подумал.

– Вы же сами говорили, что в данном случае осуществлялась особая подстраховка, специальная процедура. Может быть, им незачем было ставить вас в известность.

– Не порите чушь, – резко возразил Лимас. – Конечно, они поставили бы меня в известность.

С этой позиции его было не сбить, как бы они ни старались. Это должно было внушить им уверенность, будто со стороны им виднее, и придать большую достоверность тому, что он говорил. «Пусть они сами сделают должные выводы вопреки тому, что будете утверждать вы, – сказал ему Контролер. – Вам следует дать им материал и не соглашаться с выводами, которые они станут делать. Положитесь на их ум, тщеславие и на их подозрительность друг к другу – и тогда мы добьемся своего».

Петерс кивнул, как бы соглашаясь с некой утешительной истиной.

– Вы гордец, Лимас, – снова сказал он.

Вскоре после этого Петерс ушел. Он пожелал Лимасу хорошо отдохнуть и пошел по дороге вдоль берега моря. Было время обеда.

Петерс не появился ни вечером, ни на следующее утро. Лимас сидел дома, с нарастающим раздражением дожидаясь какой-нибудь вести от него, но ее все не было. Он осведомился у домовладелицы, но та лишь улыбнулась в ответ и пожала полными плечами. На следующий день часов в одиннадцать он вышел прогуляться вдоль берега, купил сигарет и угрюмо полюбовался морем.

На берегу спиной к Лимасу стояла девушка и кормила хлебом чаек. Ветер с моря играл ее длинными черными волосами, обдувал плащ, превращая ее фигуру в своего рода лук, изогнутый в сторону суши. Лимас знал, чем его наградила на прощание Лиз: заботой о повседневном, верой в обыденную жизнь, той простотой, которая заставляет вас завернуть в бумагу кусок хлеба и отправиться на прогулку вдоль берега, чтобы покормить чаек. И когда-нибудь ему придется попробовать самому испытать это, впрочем, если он вообще когда-нибудь сумеет вернуться в Англию. То было уважение к банальности повседневной жизни, которого у него никогда прежде не было; вернувшись, он попытается обрести его, и может быть, Лиз поможет ему в этом. Еще неделя, самое большее две, и он будет дома. Контролер сказал, что он вправе оставить себе все, что они заплатят, а этого ему вполне достаточно. С пятнадцатью тысячами фунтов, наградными и пенсией из Цирка человек, как выразился Контролер, имеет возможность и право навсегда уйти с холода.

Он повернул назад и возвратился в бунгало без четверти двенадцать. Хозяйка впустила его, не говоря ни слова, но, пройдя к себе в комнату, он услышал, как она сняла трубку и набрала какой-то номер. Говорила она всего несколько секунд. В половине первого она принесла ему ленч и, к его радости, английские газеты. Лимас, как правило, вообще ничего не читающий, читал сейчас их медленно и сосредоточенно. Он запоминал всевозможные детали, имена и адреса людей, о которых говорилось в крошечных заметках. Он делал это почти бессознательно, как человек, тренирующий память, и это занятие полностью поглотило его.

В три наконец появился Петерс. Едва увидев его, Лимас понял, что дела завертелись. Тот не стал садиться и даже не снял плаща.

– У меня для вас плохие новости, – сказал он. – Вас разыскивают в Англии. Они установили слежку в портах. Я узнал об этом сегодня утром.

– По какому обвинению? – вяло спросил Лимас.

– Якобы из-за неявки на регистрацию в полицейский участок в надлежащий срок после выхода из тюрьмы.

– А на самом деле?

– Ходят слухи, будто вы представляете угрозу для национальной безопасности. Ваши фотографии во всех лондонских вечерних газетах. Сообщения крайне туманные.

Лимас молча слушал его.

Контролер взялся за дело. Контролер устроил переполох. Другого объяснения быть не могло. Даже если они схватили Эша и Кифера и те заговорили, ответственность за переполох все равно лежала на Контролере. «Пару недель займет, так сказать, расследование, – говорил он Лимасу. – Пару недель они будут проверять вас и испытывать. А затем все пойдет своим чередом. Вам придется залечь на дно, пока не осядет пыль, но с вами все будет в порядке, я уверен. Я договорился держать вас на оплате оперативного работника до той поры, пока Мундта не уничтожат: так, по-моему, будет наиболее справедливо».

А теперь вдруг такой оборот.

Этого они не обговаривали и не предвидели. Интересно, что, по их разумению, он должен делать сейчас? Если он заартачится и откажется ехать туда, куда велит ему Петерс, он провалит операцию, и ведь не исключено, что Петерс солгал и его просто испытывают. Что ж, тогда тем более он обязан соглашаться. Но если он согласится и его отправят на Восток – в Польшу, Чехословакию или еще Бог знает куда, – у его противников не будет никаких резонов отпускать его – никаких еще и потому, что и у него самого (человека, за которым охотятся на Западе) вроде бы не будет никаких резонов возвращаться.