Облака из кетчупа - Аннабель Питчер

– Обожаю лазать по заборам! – объявил он.

– Э-э… я тоже люблю лазать по заборам. – Я еле-еле удерживала равновесие.

– Люблю зиму, люблю темноту, люблю кошек, люблю дождь, люблю подниматься в горы и сидеть в тумане на самой макушке. Все, что мне пока нужно от жизни. Очень просто. И задаром.

– Но тебе же нужны деньги, – запротестовала я. – Деньги всем нужны.

– Что верно, то верно. Нужны. Но ровно столько, сколько нужно, чтобы не помереть с голоду. И, может, еще маленько для приключений. Собственно, этим я и собираюсь заняться после колледжа. Отправиться куда-нибудь. Отец подарил мне на семнадцать лет хорошие деньги. Чтоб я купил машину с персонализированным номерным знаком. Вряд ли он имел в виду DORIS. Но бегает-то она прилично, а остальные деньжата я отложил на потом, на что-нибудь захватывающее, веселое.

– И сейчас весело, – не задумываясь, заметила я. Интересно, мама с папой чувствовали то же самое? В самом начале, когда писали друг другу любовные письма?

– Да. – Арон закинул голову, подставляя лицо под капли мелкого дождика. – Правда.

Ах, какой вечер, как хорошо… Лучше уже быть не может. И вдруг перед глазами встала автостоянка. Проклятая автостоянка и бредущая через нее пара. Вот остановились под фонарем. Обнимаются в круге янтарного света…

– Мне пора. – Я спрыгнула с ограды. Счастье кончилось. – Мама велела вернуться к шести.

Арон остался на месте, раскинув руки в стороны и балансируя на одной ноге.

– Хорошо, что я тебя подвез. А то бы опоздала. Что вообще ты там делала?

– Что, прости? – на самом деле я прекрасно его слышала. Не поднимая глаз, я отряхивала юбку.

– Как тебя занесло в наш район? Я там живу.

– Дедушку навещала, – пробормотала я, отчищая несуществующую грязь с ткани.

– На какой улице он живет?

Как назло, ни одного названия не приходило в голову, и я выпалила:

– Он похоронен на кладбище за светофором.

– Прости.

– Ничего. Он обрел покой.

Знаешь, Стюарт, в каком-то смысле так оно и есть – сидишь себе за больничными стенами, ждешь клубничное желе, и никаких тебе стрессов.

Арон спрыгнул с ограды. Я открыла пассажирскую дверцу. Он взял мою сумку, протянул мне. Наши пальцы встретились. Десять секунд спустя он все еще протягивал мне сумку, а мои пальцы горели от его разноцветной ДНК.

– Теперь как раз настал тот момент, когда ты дашь мне свой номер, – прошептал Арон. И мне даже не приходится об этом просить. Сердце у меня подпрыгнуло, и все же я медлила, думала о той рыжей девчонке. – Или, хочешь, возьми мой? На всякий, знаешь, случай. Организовать ограбление банка или еще что…

Я улыбнулась. Не могла удержаться. И полезла в сумку за телефоном – номера-то своего я не помнила. Учебники, ручки, резинка – под руку попадалось что угодно, кроме телефона. Я шарила по всем углам: скрепка, жевательная резинка, крышка от бутылки.

– Его нет, – растерянно проговорила я и… ахнула.

– Что такое?

– Я… должно быть, я оставила его в школе.

Арон вытащил ручку из бардачка, взял мою ладошку и написал на ней свой номер, щекотно выводя нули, семерки, шестерки и восьмерки от большого пальца к мизинцу, поперек моей линии жизни и линии любви и всех других линий, по которым в таборах гадают цыганки. В лунном свете поблескивали черные чернила, но все, что я видела, – это мой телефон в комнате у Макса. На столе. И наша с Лорен фотка на заставке. Я освободила руку, закинула сумку на плечо. У Арона между бровями появилась складка. Мне ужасно хотелось разгладить, стереть ее!

– Что с тобой? – спросил он.

Что я могла ответить на этот вопрос, Стюарт? Но во второй раз за вечер меня спасла «Скорая помощь», избавив от необходимости отвечать.

Та же самая «Скорая помощь», от которой мы еле увернулись несколько минут назад. Мигая синими огнями, она выезжала со Сказочной улицы, с моей улицы.

Не знаю, приходилось ли тебе бывать в больничном зале ожидания. По мне, так хуже места в целом свете не найти. Там были потрепанный диван, залитый чем-то липким журнальный столик, переполненное мусорное ведро, пустой графин для воды и растение с обвисшими листьями, которое, по-видимому, болело серьезнее, чем все пациенты вместе взятые. Сухая земля в горшке была утыкана сигаретными окурками, хотя там имелось шесть табличек «Не курить» и один плакат про рак легких с изображениями опухолей. Рядом лежала кипа листовок про слабость мочевого пузыря, чем, вероятно, и объяснялось отсутствие воды в графине.

В коридоре послышались голоса. Соф вскочила на ноги, распахнула дверь, но это были не мама с папой и не Дот, просто мимо прошли два врача в развевающихся белых халатах, со стетоскопами на шее. Приглушенно загудела сирена во дворе, протарахтели по тротуару металлические колесики носилок, где-то совсем рядом запищал кардиомонитор: бииииип. Только бы не Дот, только бы не Дот, молилась я.

Ты, Стюарт, наверняка слышал о шестом чувстве – ну, это когда места себе не находишь и вдруг – бац! – что-то тебе подсказывает, что тот, кого ты любишь, в опасности. Может, и с тобой в камере такое бывало, типа, когда у твоего брата, о котором, как я понимаю, ты не хочешь говорить, так вот, когда у него болело горло, то и тебе было больно глотать. Ну и вот… как только я увидела «Скорую помощь», я бросилась бежать со всех ног. Арон что-то кричал мне вслед, но я даже не оглянулась, потому что у меня возникло это самое чувство. И что ты думаешь? Подбегаю к дому – Соф ревет, Дот нигде не видно. Мама поехала с Дот на «Скорой», а Соф велела ждать дома. Ну уж нет! Я вызвала такси, и мы помчались. И всю дорогу Соф ревела-ревела-ревела.

– Она упала! – заливаясь слезами, рассказывала она. – Кубарем, с самой верхотуры и до низу.

– С какой верхотуры?

– С лестницы. Она лежала на полу и совсем не шевелилась… – Соф недоговорила, потому что мы приехали в больницу, и строгая медсестра отвела нас в зал ожидания.

Прошла целая вечность. Наконец, дверь скрипнула – на пороге стояла мама, майка даже не заправлена в джинсы.

– Как Дот? – спросила я.

– Ей очень больно? – прошептала Соф.

Мама рухнула на стул.

– У нее…

– Что у нее? – Я взяла Соф за руку.

Мама тяжело вздохнула.

– У нее сломано запястье.

– Сломано запястье? – ахнула Соф.

– Сломано запястье – и все?

Дверь снова открылась, от неожиданности мы вздрогнули. Вошел папа с портфелем в руках, весь красный, запыхавшийся, в дорогом черном костюме, который он надевал исключительно на встречи с важными клиентами и на похороны.

– Я получил твое сообщение! Что случилось? Как Дот?