Good Night, Джези - Януш Гловацкий

Но тут в «Russian Tea Room» вошел Дж. Б. Красивый, с проседью, в дорогом костюме; расстегнутая белая рубашка и калифорнийский загар; то ли ему лет семьдесят, то ли сорок — про богачей из Калифорнии никогда точно не скажешь…

Джези вскочил.

— Вот и он… Чао, Джоди, я позвоню. Приятно было с вами познакомиться. Принесите счет вон к тому столику, — бросил он официанту и двинулся навстречу Дж. Б.

Разумеется, они обнялись, похвалили костюмы и часы друг друга и уселись за столик, для них зарезервированный. Дэниел проводил их взглядом, в котором уже не было восхищения. Стоило Джези отойти на десяток шагов, как он дал волю чувствам:

— «New York Times» без зазрения совести лижет ему задницу: «свидетель Холокоста». Мало им долбаной Анны Франк… а теперь этот сукин сын из Голливуда…

— Завидуешь? — усмехнулась Джоди.

— Не в том дело. — Дэниел со злостью наблюдал, как Джези и Дж. Б. шутливо переговариваются с услужливым метрдотелем. — Я разговаривал с Нэнси. Она показала мне два письма от него, написанные по-английски, с кошмарными ошибками, старые письма, умоляющие.

— Ну и что с того? Он эмигрант.

— Это было за пару месяцев до выхода «Раскрашенной птицы». Он тогда давал анонимные объявления: «Писатель ищет переводчика». Ты слушаешь, что я говорю? «Писатель ищет переводчика» — такое вот объявление.

— Нэнси его ненавидит. — Джоди пожала плечами. — Он ее оттрахал и бросил.

— Я не об этом, — Дэниел замахал руками. — Не мог он сам написать свои книжки по-английски. Я еще не все тебе рассказал. Нэнси ответила на это объявление, встретилась с ним, и он дал ей на пробу отрывок по-польски. Она сделала тридцать страниц, отправила ему, а он ей даже не ответил… А потом она узнала свой кусок в его книге.

— Чепуха. Мне пора… — Джоди снова залпом выпила вино.

— Погоди, послушай, — Дэниел схватил ее за руку. — Он даже не заплатил за перевод. Спорим, что он — мошенник, что он нанимает людей, которые за него пишут?

— Приятель, что тебе нужно? Зачем ты мне все это рассказываешь?

— Что мне нужно?.. — Он изобразил на лице благородное негодование. — Мне нужна правда, только и всего.

Джоди рассмеялась — абсолютно искренне.

— Чего смеешься?! Это Америка — пускай и скурвившаяся по милости Рейгана, но правда здесь еще в цене. Мне кажется, ты много о нем знаешь, и знаешь правду. Возможно, всю, а если только часть, то немалую…

— Отцепись от него. Джези — великий писатель. — Она встала. — Рада была с тобой повидаться. — И направилась к выходу. На секунду приостановилась около столика, за которым Джези и Дж. Б. делали заказ, и вышла.

— Очень недурна. — Дж. Б. посмотрел ей вслед. — Ты ее знаешь? Хотя ты тут их всех знаешь. Послушай, честно говоря, мы у себя, на Западном побережье, посчитали тебя… — он ненадолго прервался, поскольку официанты уставляли стол салатами и крабами и вот-вот должно было появиться специальное блюдо — «Chicken Kiev», — …честно говоря, нам показалось, что ты — просто говно.

— Спасибо за откровенность.

— Чудесный небольшой фильм, для которого ты написал сценарий, ну… как он назывался? Впрочем, неважно.

— Он назывался «Садовник».

— Допустим, отличная была работа, стоил гроши, а попал в список двадцати самых кассовых. За это тебя следовало номинировать. А мы дали маху… Но, коли уж совершаем ошибку, стараемся ее исправить.

— Это что-то новенькое. Впервые слышу.

В разговор вмешался официант.

— Белое вино или красное?

— Все равно, он слепой, — пробормотал Джези.

Дж. Б. шутка так понравилась, что он, заказывая шабли 1974 года, еще продолжал смеяться.

— Послушай. Мы хотим в этом году пригласить тебя одним из ведущих на церемонию раздачи «Оскаров», словом, будешь вручать награды, притом в двух категориях. За лучший оригинальный сценарий и лучшую адаптацию. Тебя, почти неизвестного в Эл-Эй писателя с Восточного побережья… Оценил, сукин сын? Что, язык проглотил?

— Только на секунду. Дай глотну водички…

— Ха-ха! На тебя, сукин ты сын, будут смотреть шесть миллионов. По всему миру! Не обосрешься со страху?

— Сейчас или позже? Надо, вероятно, заранее написать, что говорить?

— Ты в своем уме?! Получше тебя напишут, и вообще все уже давно написано. Тебе надо будет прочесть несколько слов с экрана, читать ты, надеюсь, умеешь? Я не шучу, половина этих гребаных звезд — малограмотные. Потому им так трудно заучивать роли… Очки ты постоянно носишь или только когда читаешь?

— Когда читаю.

— Обойдешься, это нетрудно. Прочитать надо будет одну фразу, ну и еще перечислить номинантов. Скажи: «В начале было слово».

— В начале было слово? — Произносит твердое «л» на польский лад.

— Было вроде бы. Ты был в Аушвице?

— Нет.

— А это что? — Показывает на цифры у Джези на запястье.

— Это код моего чемодана. Теряю память, чтоб ее…

— Скажи: «слово».

— Свово.

— Слово. Послушай, Джези, мне чертовски нравится твое произношение. Но надо, чтоб тебя поняли шесть миллионов. Ладно, на три миллиона плевать, это дебилы. Но остальные должны понять, о чем речь. Повтори: слово.

— Свово.

— Нет, — покачал головой Дж. Б. — Слово, mother fucker! Слово! — Дж. Б. немного разочарован. — Ладно, поработаю над тобой на месте. Но если выронишь статуэтку, я лично отрежу тебе яйца. Сперва прозвучит сигнал. Знаешь какой? Всякий идиот знает.

Начинает напевать. Но вместо сигнала слышен далекий звон колокола.

Вот Богоматерь с Младенцем на руках. Рядом распятый Христос, чуть подальше на побеленной стене — красочное, сказочно яркое снятие с креста. Все святые, даже скорбящая Мария Магдалина, с отвращением смотрят на широкую кровать, которая в крестьянской хате — самый важный предмет меблировки. Куда более важный, чем вместительный неплотно закрытый шкаф с шикарными лодзинскими нарядами: платьями, шубами и костюмами; чем разлапистый белый стол, заваленный посудой и книгами; или, наконец, несколько деревянных табуреток и широкая суковатая скамья.

Дело в том, что на кровати, не обращая внимания на пенье петухов, заглядывающее в окно праздничное воскресное солнце и недалекий звон колоколов, напоминающий о религиозном долге, мать и отец Джези, едва прикрытые периной, мечутся и стонут, слившись в эротическом объятии.

Как будто и в помине нет войны, оккупации, по земле не ходит Адольф Гитлер, а за стенкой в кухне не топчутся, позевывая, собирающиеся к утрене хозяева, которые их прячут. Родители вроде бы стараются быть потише, закрывая друг другу рты, чтобы ненароком не разбудить спящего в изножье кровати сыночка. И, постанывая, шепотом себя успокаивают: ребенок же, устал, понятное дело, набегался и наверняка крепко спит. Но мальчик и не думает спать. Глаза у него открыты, он прислушивается к отголоскам любовной схватки. Поднимает голову. Видит неприкрытое тело матери, ее огромные белые груди, раздвинутые ноги, между которыми, все быстрее и быстрее, шумно колышется отцовский зад, чтобы наконец со стоном замереть. Что-то забулькало — дальше уже тишина, нарушаемая только мычанием скотины и звоном колоколов.