Разыскиваются полицией - Ким Уозенкрафт

Но поздно: обратной дороги не существовало — только вперед, к воротам, последней в строю и ждать, когда ее обыщут.

Гейл встала в очередь и слушала, как билось сердце. «Будь все проклято! Дура ты, дура! Спокойно! Расслабься и сделай так, чтобы ничего не заметили по твоему лицу. Сегодня все как всегда, как в любой другой обыкновенный день, когда ты идешь через ворота. Ничего не изменилось. Ты устала, и тебе все наскучило. Опротивели ежедневные обыски на входе и на выходе, потому что ты не совершаешь ничего противозаконного». Гейл справилась с собой и обрела обычное состояние — уверенности и покоя, с ними она встречала регулярное унижение.

Гейл следила, как руки надзирателя охлопывали Хиллари. Ту самую Хиллари, которая только что сильно рисковала ради нее. Но Хиллари любит рисковать и легко решается на риск. Гейл обратится к ней первой, когда настанет время искать сообщницу для побега. Перемахнуть через забор и стать свободным человеком. Интересно, что проносила на себе Хиллари? Что бы это ни было, надзиратель не заметил. И пропустил в ворота. Следующей в очереди на охлопывание стояла Гейл.

Надзиратель пристально посмотрел на нее. Что-то заставило его обратить на нее внимание. Он все таращился и таращился. Гейл не отвела взгляда и попыталась обуздать нетерпение. Надзиратель, ворча, наклонился и старательно ощупал ее лодыжки. Черт! Слишком уж старательно. Он не спешил, медленно водил руками. Видимо, рассчитывал что-нибудь найти. Гейл посмотрела на него сверху вниз, он ответил ей взглядом. В этот момент послышались шаги. Надзиратель сразу распрямился. Гейл обернулась и увидела Нортона. Тот шел с мачете в руке, лицо побагровело, сальные волосы взлохмачены. Запыхавшись, он остановился у ворот и сверкнул глазами на женщин.

— Вот что, вы все здесь больше не работаете! Была бы моя воля, я бы вас всех до одной отправил чистить нужники. Чтоб я вас больше не видел!

Надзиратель у ворот посмотрел на Нортона, сделал знак заключенным проходить, шагнул к нему и обнял за плечи. Гейл не стала ждать, что произойдет дальше и, двигаясь по ведущей к главному зданию асфальтовой дорожке, старалась сохранить нормальную походку. Шла себе и шла. Путь от задних ворот до главного корпуса тюрьмы составлял около ста пятидесяти ярдов. На сей раз Гейл показалось, что он занял сто пятьдесят лет.

— «Вы все здесь больше не работаете!» — передразнила Нортона Хиллари. — За то, что прятали лимскую фасоль. — Она похлопала Гейл по спине, давая понять, что та может немного расслабиться и вести себя естественно, как всегда. Гейл рассмеялась вместе с остальными. Ее губы улыбались, голова согласно кивала, но ей хотелось лишь одного — скорее вернуться внутрь.

Попав в привычную обстановку камеры, она растянулась на койке. Дайана сидела в углу за столиком и читала бумаги. Гейл порылась в тумбочке, вытащила маленькие ножницы из контрабандного швейного набора и распустила с их помощью шов в матрасе. Это оказалось непросто. К тому времени, когда в толстой холстине образовалось достаточное отверстие, пальцы изрядно саднило.

Дайана продолжала работать, делая вид, будто ничего не происходит и она не замечает усилий сокамерницы. Но когда Гейл встала, повернулась к ней спиной и полезла за лезвием в штаны, не выдержала.

— Я бы вышла, если бы могла. Но не могу. Поэтому не стесняйся, делай, что тебе надо. Я здесь слепа. Ничего не вижу.

Вовремя сказано. Хотя у Гейл не было особого выбора — только не стесняться и продолжать делать, что ей нужно. Однако слова сокамерницы произвели на нее впечатление. Она снова легла на койку, засунула нож косилки в матрас и подоткнула простыню. Шов она зашьет после вечерней жрачки, когда Дайана уйдет на прогулку, а ее руки не будут трястись так, точно у нее белая горячка.

В следующий раз, когда Дайана уйдет на работу и Гейл останется в камере одна, она найдет для лезвия другой тайник. Хотя долго прятать его Гейл не собиралась.

Надо было смотреть, куда ступаешь, если не хочешь повредить себе лодыжку. Окружавшая Большой двор овальная дорожка длиной в четверть мили была грязной, в выбоинах и ямах, но Гейл бегала почти каждый вечер и успела изучить все главные ловушки. Этим вечером ей определенно требовалась пробежка. А позднее она постарается выяснить, готова ли Хиллари драпануть из этого проклятого места. Проблема заключалась в том, что Хиллари осудили на относительно короткий срок. На тридцать восемь месяцев. Неудавшийся побег добавит к ее приговору пять лет. Гейл полагала, что даже заядлая любительница рисковать Хиллари не готова понести такое наказание.

Гейл дышала в такт шагов: на четыре — вдох, на четыре — выдох. Она не подгоняла себя до последней четверти мили. А когда миновала софтбольный бэк-стоп,[17]скрученную цепью развалюху с двумя рядами расходящихся за ним деревянных скамеек, разминающаяся женщина перестала махать битой и посмотрела на Гейл. Та не обратила на нее внимания, даже когда услышала: «Хорошее тело», — и продолжала смотреть перед собой на дорожку. Она не хотела осложнений, особенно теперь.

Гейл прислушивалась к шлепанью своих подошв по утоптанному грунту. К их ритму, характеру и старалась определить, громкий это звук, тихий или нечто среднее. Сейчас он был почти не слышен на фоне шума — криков и смеха, глухого стука баскетбольного меча, металлических ударов алюминиевой биты, аплодисментов после удачного взмаха бэттера. Парк звуков. Люди за игрой. Гейл взглянула на свои ступни на дорожке. Она знала, как убежать. И это помогало ей сохранить — или почти сохранить — рассудок. Она должна убежать, выполнить все точно и скрупулезно. И сумеет все сделать, если только не закроют стадион, как случилось два года назад, когда чинили и выравнивали беговую дорожку и закладывали выбоины грунтом, сложенным в кучу за медицинским корпусом. Пару дней Гейл с удовольствием тренировалась, не боясь на стометровке угодить ногой в яму. А затем начальство обнаружило, что в том грунте, который использовали для ремонта, полно незаконных медицинских отходов, в том числе чрезвычайно востребованные шприцы. Разумеется, использованные, но если не пожалеть немного дезинфицирующего вещества, их можно опять пустить в дело. Контрабандный рай для наркоманов, но спортсмены расстроились, когда надзиратели второй раз за месяц закрыли Большой двор, чтобы очистить напичканную иглами землю.

Гейл поставила себе задачу пробегать милю по воскресеньям, полторы по понедельникам и наращивать каждый день по половине мили, чтобы к пятницам получалось три с половиной. Суббота — день отдыха. Стадион и беговая дорожка полны любителями. По субботним вечерам Гейл обычно играла в карты с пятью другими женщинами, в том числе с Лизой, Хиллари и Крысой. С тех пор как Крыса начала трахаться с Джонсоном, в компании возникла напряженность, но женщины между собой решили: пока они вместе за карточным столом, не придавать значения отсутствию здравого смысла у партнерши. А в остальное время она была сама по себе. В хорошую погоду картежницы собирались за одним из уличных столов во внутреннем дворе, откуда можно было любоваться закатами, правда, недолго, потому что, едва лишь солнце касалось горизонта, надзиратель выкрикивал: «Дамы, двор закрывается! Расходитесь по своим блокам! Двор закрывается!» Здесь же сразу выделялись те, кому нравилось лишать заключенных удовольствия даже от столь малой толики свободы. Этих людей выдавало ликующее злорадство в голосе, когда они важно расхаживали и кричали в зажатые в кулаки мегафоны.