Герой советского времени. История рабочего - Георгий Калиняк

И подумалось мне: я еще спал, а там на границе сражались и умирали наши чудесные молодые ребята.

Страшное сообщение, что фашисты бомбят Киев, Минск, Львов, Севастополь и еще ряд городов, не укладывалось в сознании и леденило душу.

Ведь дали мы отпор китайцам на КВЖД, японцам на озере Хасан, а Жуков в Монголии разгромил пятидесятитысячную армию японских самураев. Сумели год назад отодвинуть границу с финнами за Выборг. Граница проходила в 36 километрах от города на Неве, у маленькой железнодорожной станции Курорт и Белоострова.

Только новая авиационная техника позволила Чкалову, Громову и их товарищам дважды перелететь через Северный полюс в США. А Водопьянову, Мошкову, Мазуруку высадить на Северном полюсе героическую четверку зимовщиков во главе с Папаниным (Кренкель, Федоров, Ширшов).

Показателем нашего роста и культуры было рождение звукового и цветного кино. Картина «Чапаев» победоносно шествовала по всему свету.

А в Москве на парадах пролетали над Красной площадью сотни самолетов, и по всей стране пролетало до 5000 смелых соколов. И грохотали гусеницами танки мимо мавзолея Ленина по брусчатке мостовой.

И, наконец, был у нас Сталин, мудрый и прозорливый, которого любили не только мы, но знали и уважали люди труда во всем мире.

Нас все время предупреждали о капиталистическом окружении. Но мы так привыкли к миру, что война казалась нереальной. Мы воспитывались в духе уважения к другим народам. Я даже не испытывал особого беспокойства, когда Германия захватила Польшу и стала пограничным с нами государством. Нам не нужна была чужая земля, не нужна была война.

А тут фашисты бомбили наши города. Мы верили, что на нас никто не посмеет поднять руку. Хотя мы и пели: «Если завтра война, если завтра поход, будь сегодня к походу готов», но успокаивали себя словами другой песни: «Любимый город может спать спокойно», а сон был нарушен громом войны.

Так для меня и миллионов советских людей начался день 22 июня 1941 года. В городе всюду стали рыть траншеи и оборудовать убежища от бомбежек.

Закрашивались синей краской фонари и окна фабрик и заводов. Устанавливались на площадях и заводских дворах зенитные орудия. На стеклах окон жилых домов наклеивались бумажные белые кресты, которые должны были предохранять окна от ударной волны при бомбежке. От этих крестов город пришел в опереточный вид. Какие мы были наивные! У военкоматов толпились призывники. Иногда по улицам грохотали танки, устремляясь на юг. Вечерами к сиреневому небу бесшумно поднимались серебряные тучи аэростатов воздушного заграждения.

Весь день и вечер по радио гремели марши, которые не могли заглушить нашей тревоги. И на второй, и на третий день ничего нельзя было понять из газетных сообщений. В сводках о военных действиях сообщалось направление немецких ударов, но в сущности это ничего не объясняло. Было ощущение, что не все идет ладно там, на фронте. Это мы теперь знаем, что в Москве плохо представляли военную обстановку. Связь в действующей армии была неустойчивой. Немецкие танковые клинья, авиация и диверсанты нарушали связь.

Мы еще не знали, что наши пограничники приняли на себя удар почти всей немецкой армии и почти все остались лежать на этом смертном рубеже.

Мы еще не знали, что Брестская крепость стоит насмерть, и ее защитники еще долго будут задерживать продвижение фашистов на этом участке фронта.

Мы еще не знали, что в первые часы войны немецкая авиация атаковала 66 наших аэродромов и уничтожила на земле 1200 самолетов, из них 300 новейших истребителей.

Мы еще не знали, что на юге механизированный корпус генерала Рябышева и комиссара Попеля в первые дни войны громил и гнал немцев несколько десятков километров на их территории[41].

Мы еще не знали, что командующий Особым Белорусским военным округом[42] генерал армии Павлов не принял нужных мер против немецкого вторжения. Боясь за свою карьеру и [опасаясь] немилости Сталина, он все ждал указаний из Москвы. Павлов фактически оставил границу без полевых войск, что дало фашистам возможность уже 26 июня захватить столицу Белоруссии Минск. Через несколько недель Павлов и его штаб (12 генералов) были расстреляны по приговору военного трибунала[43].

…Мы еще не знали, что наш город на Неве должен был [быть] взят фашистскими [войсками] 21 июля 1941 года. Уже были напечатаны пригласительные билеты на банкет в гостинице «Астория», и розданы офицерам немецкой армии. Так Гитлер собирался отметить захват Ленинграда. И конечно, никто не знал, что война продлится четыре года, и что наш город Ленинград будет переживать жесточайшую блокаду, которая только от голодной смерти унесет миллионы жизней.

…Мы многое узнали, но для этого нужно было прожить 1418 дней и ночей войны.

Уже 28 июня по цехам началась запись в народное ополчение. Я был белобилетником по зрению и поэтому не служил в армии. Но это уже все было в прошлом. Теперь я считал, что мое место в рядах ополченцев. Да и какое другое могло быть мнение, если фашисты были не у стен Мадрида, а на подступах к Ленинграду. Второго июля нас прямо с завода привели в помещение ветеринарного института, ставшее казармами формирующегося полка народного ополчения третьей дивизии Московского района. Шла сумасшедшая работа. Нужно было сформировать полк из двух тысяч человек. Дать им командиров всех степеней. Одеть, вооружить и учить военному делу.

Нас разбили на роты и взводы. Показали комнату нашего взвода, и на этом пока дело закончилось. Мы шатались по институтскому двору бесцельно, и это навело меня на мысль о дальнейшей организации взвода. Собрав взвод из 29 человек, я разбил его на три отделения, назначив командиров отделений из тех, кто служил в армии. Одновременно ставил задачи отделениям: построить нары, пирамиду для оружия, найти солому или сено для нар, а третьему отделению заступить на суточное дежурство, выставив дневальных у входов в помещение, и следить за чистотой и порядком в нашем временном жилище.

На второй день мы обмундировались и получили оружие. Наш взвод считался пулеметно-минометным. Пулеметов мы не получили, а [получили] только один ротный пятидесятимиллиметровый миномет и лотки для мин. Мин не получили. Это с одной стороны было хорошо. Так как никто не знал миномета и как с ним обращаться.

Каждый из нас получил по пять патрон к винтовке. Остальные обещали выдать на передовой. Пехотинцу полагается в бою иметь 200 патрон и хотя бы пару гранат.

На следующий день мы занимались строевой подготовкой, а во второй половине дня изучали винтовку. Занятия проводили командиры отделений. Я ходил между отделениями и присматривался, как разбирают винтовку, и старался запомнить названия частей оружия. Ведь я понятия не имел о винтовке. Вечером меня вызвал командир роты, вручил мне записку на склад и объяснил, что я должен сдать все солдатское, а взамен получить командирское, а также пистолет и знаки различия, лейтенантские «кубики».

Уходя от командира роты, я знал, что не использую эту записку по назначению. Ну какой из меня офицер, если я не служил в армии даже красноармейцем. Я не мог поступить так, как поступали некоторые самовыдвиженцы, которые налепили уже кубики или квадратики (знаки различия лейтенанта), или треугольники (знаки различия младших командиров). Уже в первые дни, находясь в казарме, можно было наблюдать стремление некоторых товарищей хотя бы на ступеньку стать выше рядом стоящего, хотя это и не соответствовало внутреннему содержанию. Люди еще по-настоящему не почувствовали войну, а играли в солдатики.