Кое-что ещё - Дайан Китон

Во время репетиций я влюбилась в Вуди – не только по сценарию, но и по-настоящему. Да и как я могла в него не влюбиться? Он был Вуди Алленом! Еще дома мы с семьей усаживались перед телевизором, чтобы посмотреть на его выступления у Джонни Карсона. Вуди, в его очках с толстыми стеклами и элегантных нарядах, был на пике моды. Но меня подкупила его манера вести себя – то, как он жестикулировал, как покашливал и скромно смотрел себе под ноги, выдавая шуточки вроде “В канун Нового года я остался один, так что вместо дам меня окружали даймы[6] – целая ванна!” или “Для меня нет ничего важнее прекрасной женщины – ну, за исключением моей коллекции марок”.

В жизни Вуди оказался еще привлекательнее – у него была отличная фигура, и он всегда двигался с большой грацией.

Мы подружились. Я была благодарным слушателем и всегда смеялась его шуткам. Мне кажется, ему это всегда нравилось, хоть он и говорил частенько, что я шуток не понимаю. Зато я понимала Вуди, и его характер был для меня куда интереснее любых шуток. Скоро Вуди совсем ко мне привык – да и куда ему было деваться? Он всегда любил невротичных девиц.

Я постоянно пыталась убедить его, что я – нечто большее, чем просто забавная и смешная девчонка. Но многие наши беседы – даже те, что крутились вокруг меня самой, – производили на меня странное впечатление. Моя занятость частенько отодвигала на второй план влюбленность в Вуди. Например, он приглашал меня на трехчасовой спектакль “Скорбь и жалость” на пересечении Пятьдесят девятой и Третьей улицы. Но как я могла туда успеть? Мне ведь еще надо было обналичить зарплатный чек и сбегать в магазин на Восемьдесят шестой улице – ведь он закрывается в семь, а у меня дома уже кончаются карамельки “Крафт”, запеченные бобы в банках и жевательные конфеты в форме сигар. Кроме того, Пятьдесят девятая улица – это так далеко! Если мы туда пойдем, то не сможем по пути заскочить в супермаркет “Гристидис”. Ужасно, но факт остается фактом: моя булимия была для меня важнее любви к Вуди.

Если же смотреть со стороны, у нас все было прекрасно. Вуди потихоньку начинал видеть во мне не только боевую подругу. Мы постоянно поддерживали отношения, но особых обязательств друг другу не давали. Вуди уже тогда был самым дисциплинированным, организованным, целеустремленным и выносливым человеком из всех, кого я знала. Он каждый день играл на кларнете, выступал на сцене, читал Толстого и писал шутки для шоу в Лас-Вегасе или Рино – там в стилизованном под средневековый замок отеле “Каль Нева” у него на разогреве выступал Фрэнк Синатра-младший. Вуди был всегда занят, так что особых требований ко мне он не предъявлял. Со временем я перевезла некоторые свои вещи в его пентхаус, но студию на Восемьдесят второй снимать не перестала. Скоро в нее пробрались грабители, и полицейские посоветовали мне поставить решетки на окна. Я пропустила это мимо ушей. Какая мне разница, ограбят эту квартиру или нет? Она была нужна мне лишь для одного – для ежедневной рутины и трехразового посещения туалета в конце коридора.

Сто лет назад женщины страдали от неврозов и истерик, а не от переедания. Сегодня многие эксперты сходятся во мнении, что к булимии склонны женщины из специфических социальных слоев, с определенным доходом и уровнем образования, в основном с интроверсией, которая повышает вероятность возникновения фобий, развития алкоголизма, нервных расстройств и панических атак. Женщины с булимией отличаются от женщин в депрессии – они чаще страдают от лишнего веса и являются детьми родителей с лишним весом. Считается, что родители, предъявляющие детям высокие требования, создают атмосферу, благоприятную для развития пищевых неврозов. Недостаток родительского внимания – одна из главных причин, по которым возникает булимия: больные пытаются восполнить недостаток любви едой. И прочая чушь.

Меня бесит легкость, с которой так называемые эксперты обвиняют родителей (особенно матерей) в пищевых расстройствах их юных/зрелых/пожилых дочерей. Полная глупость. Моя мама всегда дарила мне океан любви и ласки. Мне лично кажется, что жизнь в состоянии активного пищевого невроза ошеломляет и отупляет. Да и вообще, причины возникновения булимии гораздо сложнее, чем недостаток любви или лишний вес у матери – ни то ни другое Дороти не было свойственно.

Мама выкладывалась на полную, только чтобы привить нам позитивный взгляд на жизнь. Она давала мне все, что я хотела, – по мере возможностей, конечно, – но, если долго держать все в себе, рано или поздно крышку обязательно сорвет. Незадолго до моего отъезда в Нью-Йорк мама стала по-особенному молчаливой. По-моему, мне было четырнадцать лет, когда я впервые услышала, как папа с мамой ссорятся за закрытыми дверями их спальни. Помню, я бросилась к Рэнди, который как раз прятал стопку журналов Playboy с пышногрудыми девицами под кровать. Я в ужасе спросила, слышит ли он, как кричат папа с мамой и о чем они кричат. О разводе. О разводе! В ответ Рэнди убежал, оставив меня слушать родительские вопли. Может, этот случай сделал меня жадной – в том смысле, что заставил желать от жизни все больше и больше? Не знаю. Стал бы мой аппетит менее неуемным, если бы мама еще тогда оценила все радости и прелести разговоров на кушетке у психоаналитика? Не знаю.

31 октября 2009 года ей бы исполнилось восемьдесят восемь лет. На прошлый Хэллоуин как раз было шесть недель с ее смерти. В этом году я прожила четыреста девять дней и ночей без мамы. Я думала, что время лечит любые раны. Вот сижу сейчас в машине у городского колледжа Санта-Моники, смотрю на соседнее кладбище и жду, пока у Декс кончатся занятия в бассейне. А у самой из головы не идет грустное лицо Дафны Меркин, с которой мы утром завтракали в “Поло лаунж”:

– Дайан, как ты думаешь, они к нам не вернутся? Неужели наши мамы никогда не вернутся?

Дафна, как бы я хотела, чтобы они вернулись! Все мамы всех детей на свете.

Вуди не знал, чем я занимаюсь в уборных его пентхауса. Конечно, мой зверский аппетит не прошел мимо его внимания, и он не раз удивлялся и говорил, что я, наверное, могу съесть целого слона. Я же всегда была настороже и предпринимала всевозможные меры предосторожности, чтобы он меня не засек. Разумеется, Вуди видел, что у меня целая куча проблем психологического характера. Он знал, насколько я не уверена в себе. Наверное, непросто ему было постоянно подбадривать и хвалить меня. После того как “Сыграй еще раз, Сэм” сошел со сцены, я никак не могла найти работу. По-моему, чуть ли не все роли, на которые я прослушивалась, уходили либо Блайт Даннер, либо Джилл Клейберг, которые не были такими “заумными”. Целый год я сидела без работы и наконец докатилась до съемок в рекламе дезодоранта “Час за часом”, где я в обтягивающем трико кусаю мужа за ухо и шепчу: “Час за часом… что бы мы ни делали, он сохраняет свежесть”. В те дни я жрала, как не в себя. Меня мучили одни и те же мысли: что подумает обо мне Вуди, если узнает мой секрет? Что, если я так и не найду работу? Однажды я услышала фразу начинающей актрисы Ли-Энн Фейи о том, что “двадцать пять – это потолок”, и с тех пор она не шла у меня из головы. Мне уже было двадцать пять. Что же мне делать? Я не хотела быть просто девушкой Вуди Аллена. Что же со мной будет? Может, бросить сцену? Видя мои мучения, Вуди предложил мне сходить на прием к Фелисии Лидии Ландау – психоаналитику.