Потерявшая имя - Анатолий Ковалев

— Ужели надо растолковывать? — развела руками та. — Сядешь в свою лодочку и поплывешь домой… Получится совсем в духе английской баллады!

Больше дамы не могли сдерживаться и расхохотались так, что заглушили музыку. Все общество впилось взорами в Елену, даже танцующие передавали из уст в уста остроту Ханыковой о лодочке. Юная графиня залилась жгучим румянцем, могло показаться, что она сейчас расплачется… Но то была иллюзия, Елена вовсе не собиралась плакать. Она обвела общество делано наивным взглядом и спросила:

— Так вы дарили мне подарки, звали в гости, чтобы потом унизить? У вас здесь так принято?

В зале установилась гробовая тишина. Графиня быстрыми движениями сняла с себя драгоценности и со словами: «Возьмите назад!» — бросила их к ногам изумленных дам. Екатерина Львовна хотела было возмутиться, но Елена не дала ей сказать ни слова, остановив городничиху горящим, презрительным взглядом.

— Если бы позволяли приличия, — возвысила она голос, — я сорвала бы с себя ваше платье и бросила его вам в лицо! Вы очень скверная женщина.

Не дав хозяйке опомниться, Елена резко развернулась и вышла из зала.

— А графиня-то настоящая! — злорадно промурлыкала на ухо Екатерине Львовне почтмейстерша, прозванная «гренадером». — Ишь, как отщелкала тебя!

Городничиха была настолько обескуражена выходкой беззащитной девчонки, что, несмотря на свою славу острячки, на сей раз не нашлась с ответом.

Елена, как была, в платье и бальных туфлях, выбежала на мороз. Возле подъезда стояли кареты гостей. Карета, на которой она приехала на бал, тоже была здесь, но графиня пробежала мимо. Она предпочла доехать до котошихинского дома на извозчике, но нашла его не сразу…

Степан Петрович и Акулька пришли в ужас оттого, что девушка проделала весь путь на извозчике и без верхней одежды. К тому моменту, когда она попала к своим друзьям, Елену трясло в лихорадке, а к ночи у нее поднялся жар. Был вызван доктор, прописаны микстуры, но все напрасно. Девушка отказывалась принимать лекарства, ничего не ела и день ото дня чахла. Жизнь постепенно вытекала из нее, как весенний сок из надломленной березовой ветки.

Как раз в эти дни, когда старик Котошихин силился помочь несчастной сироте, неожиданно приехал на побывку его сын, Аполлон Степанович.

— Как ты вовремя, Аполлоша! — запричитал еще с порога несчастный старик. — У нас ведь беда!

Сын первым делом подумал, что сгорела лавка, но оказалось, что отец убивается по какой-то графине. «Не тронулся ли на старости лет?» — испугался Аполлон Степанович. Усадив сына за стол, Котошихин поведал историю девушки, а также рассказал о визите городничихи и о бале, о котором судачил весь город. Степан Петрович то срывался от возмущения на крик и грозил кулаком недосягаемым врагам, то заливался горькими слезами, оплакивая близкую кончину Елены.

— Будет вам ее хоронить раньше времени! — осадил старика Аполлон. — Ложитесь-ка лучше спать, я что-нибудь придумаю.

Всю ночь, втайне от отца, взяв в помощницы Акулину, он колдовал на кухне, словно ведьмак накануне Ивана Купалы. Дым стоял коромыслом, и весь дом пропах травами. На утро молодой унтер-офицер на цыпочках пробрался в комнату графини. Елена еще спала. Бледность ее лица и черные круги под глазами заставили Аполлона сочувственно вздохнуть, отчего девушка сразу проснулась.

— Кто вы и зачем здесь? — произнесла она тихим голосом.

— Я пришел вас спасти, — ответил он спокойно, без всякого пафоса. Раздвинул шторы и распахнул окно.

Свежий морозный воздух ворвался в душную, ни разу не проветренную комнату. Аполлон Степанович взял в охапку лекарства, прописанные доктором, и выкинул их в окно.

— Что вы делаете? — равнодушно поинтересовалась Елена.

— Вы еще хотите увидеть вашего жениха? — спросил Аполлон. — Тогда во всем повинуйтесь мне.

Он крикнул Акулину, и девка внесла питье, над которым они вместе колдовали всю ночь. Это был чудодейственный напиток, не раз спасавший молодого офицера в походах от лихорадки, старинное солдатское зелье, рецепт которого открыл ему денщик. Аполлон Степанович поднес чашку с питьем к самому рту графини, и та брезгливо поморщилась — снадобье было рассчитано, пожалуй, только на солдатский луженый желудок и привыкший ко всему нос…

— Извольте выпить, — приказал он, — а затем позавтракать. Если за неделю поправитесь, будут вам и лошади, и кучер.

Сказав это, он вышел из комнаты, а Елена, превозмогая подступившую к горлу тошноту, сделала первый глоток.

В тот же день Аполлон Котошихин нанес визит своей сестре Афродите. В отличие от слабого сердцем, любящего отца он не щадил сестрицу и сразу нанес удар в самое уязвимое ее место.

— Дашь лошадей, стерва, и точка! — сорвался он на крик, едва Афродита Степановна завела песню о самозванке, задурившей голову отцу и брату. — А не дашь, батюшка проклянет тебя в соборе, в храмовый праздник, при всем честном народе и архиерее, как непочтительную дочь!

Ничего, кажется, не боялась Афродита Степановна — ни слез, ни угроз, ни шепота за спиной, а ведь о ней шептались, да еще как, когда ее старый немилый муж скончался вскоре после свадьбы… Одного опасалась набожная вдовица — вечного и неснимаемого отцовского проклятия. Чего тогда будут стоить все ее пожертвования на благо церкви, изнурительные посты и молитвенные стояния перед образами! Не будет ей прощения ни на том, ни на этом свете! И если этого света она особо не опасалась, то того, неведомого, боялась до дрожи, как боятся все люди, принявшие в вере лишь ее внешнюю, формальную сторону. Кровь прилила к безобразному лицу Афродиты, изрытому оспой, сухие паучьи руки задрожали от гнева и страха. Поджав губы, испепеляя взглядом брата, она выдавила:

— Будь по-вашему…

В последних числах февраля Елена Мещерская отбыла из Коломны. Горячо расцеловав Степана Петровича и Акульку, она по русскому обычаю поклонилась им в пояс и сказала:

— Родные мои, совсем я без вас пропала бы! Не поминайте лихом…

— Да как же вы едете одна-одинешенька?! — запричитала Акулька.

— За меня не беспокойся, — Елена прижала к груди девку, погладила ее по голове и, вспомнив, добавила: — А платья городничихи перешей на себя или продай, а деньги раздай нищим!

Котошихин утер единственной рукой слезы и, сдерживая рыдания, произнес:

— Не забывай нас, голубушка, а мы тут за тебя помолимся.

Уже в санях он закутал Елену в свой старый овчинный тулуп, а Акулина повязала ей крестьянский серый пуховый платок и надела на ножки графини огромные валяные сапоги. «Тёпленько будет ехать русалочке нашей», — приговаривал старик. Кухарка вынесла из дому узелки со снедью и заботливо устроила их в санях. Аполлон Степанович, стоявший в сторонке и не принимавший участия в церемонии, крикнул, когда сани уже тронулись:

— Кланяйтесь вашему жениху, Елена Денисовна! Если приведет Господь, мы с ним встретимся!