Только он - Эльвира Смелик

Алёна чисто на автомате передвигала плечики на вешалке, почти не глядя, а потом всё-таки остановилась, ухватила, вытянула из общего ряда, продемонстрировала маме.

– Вот.

Та с сомнением поджала губы.

– Алён, так чёрное ведь.

Ну да – чёрное, но зато с лёгкой серебристой искрой, и маленькое – прямо по классике. Без лишних наворотов.

– Ну и что? Воротничок белый. И пояс.

– И… – мама по-прежнему сомневалась, – на школьную форму похоже. Только что руки открытые.

– А мне нравится, – упрямо выдохнула Алёна, мама внимательно посмотрела на неё и неожиданно призналась:

– Да и мне тоже. Хочешь, так примерь.

– Ага.

Алёна неторопливо пошлёпала в сторону примерочной.

Платье село очень хорошо, будто специально для неё было сшито. Хотя выглядело не столько празднично, сколько изящно, сдержанно и строго. Ну и что? Она и не ожидает праздника.

Мама заглянула, аккуратно отодвинув занавеску, и тоже заметила:

– Будто специально на тебя. – Помолчала несколько мгновений, добавила тихонько, почти шёпотом: – Ты в нём – такая девочка. – Отчего-то вздохнула, качнула головой. – Только вот к случаю не очень подходит. Но пусть, ладно. Берём?

– Угу, – подтвердила Алёна.

– Тогда переодевайся, я подожду.

Мама опять скрылась за занавеской, а Алёна развернулась к зеркалу, уставилась на своё отражение.

«Такая девочка». Что это значит? Красивая? Юная? А толку? Всё равно она никому не нужна. Кроме мамы и папы. Ни-ко-му. И так обидно стало, что глаза защипало, и они наполнились слезами.

Алёна сделала шаг навстречу самой себе, упёрлась лбом в холодную гладкую поверхность, закусила губу, сдерживая упрямо прорывающийся всхлип.

Ну хватит уже, хватит! Это и так чересчур жутко и унизительно, тайком глотать слёзы, прячась в примерочной. И вообще – как её утомили эти страдания. Устала она от них.

Ну почему это настолько обязательно – чувствовать?

(прошлое)

Неужели всё-таки придётся тащиться на свадьбу. Ну, зачем? Зачем? Что ей самой констатации факта н достаточно, обязательно надо всё видеть? Причём не быстренько посмотреть, а наблюдать несколько часов. Да обойдётся она, очень даже легко обойдётся.

Хорошо бы заболеть. Вон героини в книгах постоянно заболевают с горя, валяются в постели едва живые, вянут и сохнут. А в жизни – совсем наоборот. Именно когда больше всего надо, когда плохо дальше некуда, ни за что не заболеешь. И ничего не поможет, ни питьё ледяной воды литрами, ни долгая прогулка под может быть последней в этом году смесью снега с дождём, ни сидение на балконе с мокрой головой. Так и останешься живой и здоровенькой, как лошадь.

Но не говорить же по-честному «Не хочу!», точнее, «Не могу! Потому что не вынесу и сдохну». Сердце и без того постоянно ноет, и терпеть уже нет сил, и так раздражает, что хочется выцарапать его из груди. А ещё хочется завыть, но надо вести себя порядочно и улыбаться. Ведь все улыбаются и радуются. И поздравляют новобрачных. И Лиля светится от удовольствия и счастья в кипенно-белом платье невесты, а гости, как ненормальные, при каждом удобном случае начинают орать «Горько!» и считать пролетающие секунды. А Алёне-то это зачем?

– Мам, можно я домой пойду?

Мама посмотрела недоумённо и сосредоточенно.

– Чего вдруг?

– Да голова уже трещит. От всего, от этого.

– Алёнка, так ведь часу ещё не прошло.

– Ну так вы с папой оставайтесь. Я же не говорю, чтоб и вы со мной шли. И одна до дома доберусь. Тут же недалеко, пара остановок на автобусе. Да даже пешком можно. Заодно и проветрюсь.

– Ну, подожди. У меня в сумке наверняка таблетка цитрамона есть. Выпьешь, быстро пройдёт.

– Мам, ну что, это повинность какая, чтобы мне обязательно здесь торчать? Ты хоть с папой. А я с кем? Я тут самая младшая, если уж совсем мелкоту не считать, и никого не знаю. Скучно. Ну я пойду, ладно?

– Ну, хорошо. Только таблетку всё-таки съешь, если голова разболелась. Чего зря страдать. Пойдём, дам.

– Угу, – согласно кивнула Алёна.

И она действительно съела таблетку, хотя именно голова у неё ни капли не болела, а от остальных страданий точно не помогло бы. Но лишь бы мама отвязалась, и не пришлось больше объясняться и изворачиваться. А потом – ушла, и, само собой, никто этого даже не заметил.

Тащиться домой совсем не хотелось. Что там делать? Словно зверь в клетке метаться в четырёх стенах? Или, упав на кровать, безудержно разрыдаться в подушку, а остаток дня до прихода родителей пролежать мордой в стенку, не реагируя на позывные внешнего мира. Да ни за что! Но, наверное, это само собой получается, что, когда нет определённой цели, поневоле ведёт по направлению к дому. А ты осознаёшь это и упрямо сворачиваешь, словно заяц, убегающий от лисы, петляешь по дворам. Но заяц-то от лисы, и у него шанс есть вполне реальный, а разве убежишь от себя.

– О! – внезапно прилетело со стороны, и новый попутчик пристроился рядом. – Здорóво, Алёнка!

А она и не заметила, откуда он взялся. Руслан Белый. Наверное, тоже просто шёл куда-то, увидел, решил спросить:

– Ты чего опять такая?

Сговорились они все что ли, повторять с многозначительными интонациями это дурацкое абсолютно бессмысленное слово? Алёна вскинулась, прищурилась сердито.

– Какая «такая»?

Белый улыбнулся, миролюбиво и сочувственно.

– Будто тебя кто обидел.

Алёна остановилась.

И как он понял? Только увидел и понял. А ведь никто не понимал. Даже родители.

– А если и так, тебе-то что? – с вызовом воскликнула она. – Пожалеть хочешь?

Белый дёрнул плечом, посмотрел с интересом и опять улыбнулся.

– Могу и пожалеть.

Улыбка у него вязкая, смотришь на неё, как приклеенная, и повторяешь, даже чувства возникают те же – интерес и скрытый подначивающий вызов.

– Ну, давай.

Белый обнял Алёну, привлёк к себе, прижал к боку, погладил по волосам.

– Так лучше?

Лучше. Правда лучше. И даже странно.

Алёна насупилась, хмыкнула, стараясь не выдать настоящих эмоций.

– Ну-у, слегка.

А он опять коснулся волос, но уже не погладил, а потрепал, произнёс:

– Ты – смешная.

– Ага, очень! – возмущённо фыркнула Алёна, попыталась вывернуться из-под его руки, но Белый, торопливо исправился:

– Нет, нет, не смешная. Конечно. – Развернул Алёну к себе лицом, придвинул ещё ближе. – Обалденная.