Время неприкаянных - Эли Визель

— Вы из Будапешта, мадам? — спрашивает он ее по-венгерски.

Она, похоже, не слышит его. В каких сферах блуждает ее разум? Он вновь обращается к ней с вопросом:

— Ведь вы Жужи Сабо?

Ничто не шелохнулось в ее лице. Взгляд ни на секунду не задержался на посетителе. Он для нее не существует. Или это она перестала существовать?

Внезапно Гамлиэль вновь видит себя в Будапеште. 1948 год. Илонка с букетом в руках идет в больницу: серьезно заболела еврейская подруга ее матери, выжившая в лагерях. Гамлиэль не захотел оставаться дома один, и она позволила ему пойти с ней:

— Ты подождешь меня снаружи, мой большой мальчик, обещаешь?

Он обещал, он обещал бы что угодно, лишь бы не расставаться с ней. Она вошла в серый мрачный корпус и надолго там задержалась. Минуты тянулись бесконечно. Заморосил дождь. Сначала несколько неторопливых капель, потом они застучали чаще. Гамлиэль решил укрыться в здании. В холле никого не было. Из-за дверей доносились приглушенные голоса. Один из этих голосов был ему знаком. Он толкнул приоткрытую дверь. Стоя перед кроватью, Илонка тихо разговаривала со старой женщиной, которая не отвечала. Цветы лежали на одеяле.

— Скажите хоть что-нибудь, Хегедюш Нени, умоляю вас, скажите хоть что-нибудь… Мама была вашей подругой, хорошей подругой. Ведь вы же помните это? Ответьте мне, дорогая, любимая Хегедюш Нени, скажите несколько слов, всего лишь несколько слов, сделайте это ради меня, ради мамы…

Тут старая женщина закрыла глаза, но тут же открыла их вновь. И ответила она еле слышно, почти не шевеля иссушенными губами:

— Что вам от меня нужно? По какому праву смеете вы говорить со мной? Что я вам сделала? Кто разрешил вам влезать ко мне в могилу? Кто вы?

Она сказала «могила», подумал Гамлиэль, стараясь скрыть растерянность.

Она не просто больна. Она безумна.

Не зная, что ответить, Илонка попыталась погладить руку больной, но та отдернула ее.

— Уходите, — произнесла она тем же холодным отчужденным тоном. — Незачем нарушать сон мертвецов.

Она сказала «сон мертвецов», изумился Гамлиэль. Возможно ли, чтобы она в безумии своем считала себя мертвой?

— Я прошу у вас прощения, Хегедюш Нени, — произнесла Илонка. — Я…

— Вы смеете просить у меня прощения! Ах вы, живые, вам все легко: вы делаете жуткие, страшные вещи, потом просите прощения, и все счета оплачены, все раны исцелены. И страница перевернута. Не здесь, мадам, не у нас. Мертвые так быстро не прощают. У них, у мертвых, хорошая память. Не как у живых.

Но кто же она? Так еще долго будет спрашивать себя Гамлиэль, с тяжелым предчувствием на сердце. Он вспоминает об этом теперь, застыв у постели больной старухи. Какое лицо таится за этой изможденной маской? Какая мучительная истина скрывается за этим молчанием? От какой опасности она бежала и почему стала искать убежище за стеной равнодушия? Какую весть могла бы передать миру живых эта венгерская женщина? И кто послал ее? К несчастью, Гамлиэль не умеет разговаривать с больной так, как Илонка.

— Я Илонка, певица, — говорит покровительница маленького еврейского мальчика. — Илонка. Вы с моей мамой были подруги детства. Мне очень хотелось бы помочь вам.

Женщина с трудом раздвигает губы:

— Илонка… Илонка… Вы еврейка?

— Нет, я не еврейка.

Больная словно нахмурилась:

— Если вы не еврейка, то что вы делаете в моем мире?

— Я узнала, что вы здесь. Я не могла не прийти.

— Вы разве не видите, что я одна? Зачем вы пришли? Чтобы завладеть моим одиночеством?

— Нет, нет… Клянусь вам…

— Быть может, чтобы разделить его с мной?

— Я бы очень хотела, мадам Хегедюш, но не знаю, как это сделать.

— Вы не можете знать. Попробуйте и сами увидите. Вы не еврейка, значит, вы не мертвая. Все евреи мертвы. Ко мне могут входить только мертвые.

Словно оглушенная внезапным проблеском памяти, она напряглась и указала на стоявший у изголовья кровати стул.

— Садитесь. Мертвые либо лежат, либо стоят, не сидят никогда. Вы живая, значит, можете сесть.

Гамлиэль, держась поодаль, озирался вокруг, словно искал кого-то, чтобы спросить совета, как себя вести. Но в палате не было ни врача, ни медсестры. А другие больные не прислушивались к разговору. Или же предпочитали не вмешиваться. Он увидел, что Илонка села. Сам он остался стоять. Он ждал. Внезапно глаза больной зажглись странным огнем.

— Ваш говор, — задумчиво произнесла она, — ваш говор мне знаком. Вы из Будапешта, ведь вы из Будапешта?

— Да. Но родилась я в Фехерфалу.

— Я тоже.

— Знаю. Вы с мамой из одной деревни.

По-прежнему вспоминая больную из Будапешта, Гамлиэль наклоняется вперед, чтобы лучше разглядеть Жужи Сабо.

— Кто вы? — спрашивает он, задыхаясь.

В его горящей голове, в бреду, словно в магическом калейдоскопе, где красноватые всполохи настигают друг друга, лица и судьбы обеих женщин сливаются воедино. Он знает, что это невозможно, но все же спрашивает себя: а если обе они — одна и та же женщина? Границы времени и пространства внезапно рушатся.

Больная из Будапешта внезапно пугается.

— Мертвым таких вопросов не задают, — говорит она свистящим шепотом.

Что же это был за вопрос? Гамлиэль силится вспомнить, но не может. И вдруг он вздрагивает всем телом, потому что на плечо ему ложится чья-то рука. Он оборачивается: доктор Лили Розенкранц стоит за его спиной и смотрит на него со спокойным интересом. Он не слышал, как она вошла.

— Вы ее увидели, — говорит она. — Давайте уйдем отсюда. Нам лучше поговорить не здесь.

— Но…

— Поверьте мне, на улице нам будет лучше.

Несмотря на желание вернуться, он следует за ней по аллее, ощущая смутную вину перед больной, предоставленной своему одиночеству.

Углубившись в парк, они направляются к скамье под фруктовым деревом, уже наполовину в цвету. Она садится и предлагает ему сесть слева от нее, но он продолжает стоять.

— Я больше ничего не понимаю, — говорит он. — Я пришел, потому что она хотела меня видеть…

— Это я, — объясняет докторша, — это я хотела вас видеть. Я уже вам сказала. Она моя пациентка. Я думала, что вы сможете мне помочь.

Удивленный ее сухим, профессиональным тоном, Гамлиэль безмолвно всматривается в нее. Теперь она кажется ему не такой уязвимой. Однако печаль осталась. Он всегда обожал печальных женщин. Других, брызжущих радостью, он тоже обожал, но по-другому.

— Значит, это вы пожелали встретиться со мной?

— Хм, — отвечает она с улыбкой, покачивая головой.