Объект "Родина" - Андрей Валерьев

Ехать по укатанному снегу было одно удовольствие! Зимняя шипованая резина не подвела и скорость Максим держал за шестьдесят. Речка особо не петляла а, зажатая меж высоких берегов, была довольно прямой. Хутор Николая Макс так и не заметил. Витара, грозно рыча мотором, обогнала сани. Лошадка шарахнулась, и в зеркало заднего вида было видно, как машет кулаками и ругается возница.

'Извини, мужик'

Возле Андреевки пришлось притормозить. Пробки! На пятачке возле заезда на крутой берег, где и стоял посёлок, скопилось пяток саней, намертво перегородив путь. Сузуки была встречена ошеломлённым молчанием. Макс приоткрыл окно.

— Привет, вы не подскажете, где тут больница поблизости?

Мужики дружно показали наверх, на берег.

— В посёлке есть. А ты…

— Окно закрой.

Спокойный холодный голос был как ушат ледяной воды.

— Окно закрой и езжай вперёд.

Макс обернулся. Блондинка крепко держала Лялю за волосы, оттянув её голову назад и приставив к затылку маленький пистолет.

— Максим… — Ляля сидела, боясь пошевелиться.

— Дай сюда свой травматик и езжай. Половины бака до Базы должно хватить. Пошёл!

Нога сама вдавила педаль газа. Джип взревел и прополз мимо взбесившихся лошадей прямо по снежной целине.

— Чего тебе, сука, от нас надо? Я тебя, падлу, трогал? Семью твою, родных? Я тебя в больницу вёз, а…

— Заткнись.

Блондинка цедила слова, крепче наматывая роскошные чёрные волосы Лейлы на свой кулак.

— Заткнись. Тебе предлагали поговорить по-хорошему. Ты не захотел. Запомни. Дёрнешься — ей конец. А тебе я руки — ноги прострелю. Живой останешься, обещаю.

От боли и унижения Ляля тихо плакала. Слёзы ручьём текли из глаз. Макс, позабыв о дороге, смотрел на любимую. Машина плавно затормозила.

— Ты чего? Ну! Пошёл! — В голосе девчонки мелькнули истерические нотки.

— Отпусти её. Я поеду. Отпусти её волосы. Или стреляй.

Макс не верил, что он это сказал. У него было ощущение, что он это слушает по радио.

Блондинка, тяжело дыша, отпустила волосы Лейлы.

— Чё, сука, ножка поломанная болит? — Макс говорил тихо и очень спокойно.

— Ляля, выйди, пожалуйста, нам с этой лядью, поболтать нужно.

На лбу незнакомки выступила испарина и она, помотав головой, попросила Лялю остаться.

— Довезите меня до больницы.

Девушка закусила губу и, едва не плача от боли, убрала пистолет.

— Пожалуйста. Я вам тоже помогу.

Максим забрал свой ТТ и погладив Лейлу по голове, снова втопил по снегу.

— Рассказывай. Кто ты, что ты, зачем ты. Будешь врать — ври красиво и убедительно. Я несостыковки сразу ловлю. А когда меня обманывают — не люблю.

— Егорова Марина, лейтенант ФСБ.

— Нет, понятия не имею, откуда получена информация о вас.

— Да, другие группы тоже были.

— Нет, мы не частная контора.

— Да, приказ был склонить к добровольному сотрудничеству.

— Нет, я не имею права раскрывать эту информацию. Если начальство сочтёт нужным, то вам всё расскажут.

— Да с чего ты, твою мать, взял, что тебя в клетку хотят засадить?! — Лейтенант от боли сорвалась в крик. — С тебя бы пылинки сдували. Жил бы — как сыр в масле катался! А ты… пупом земли себя, говнюк, считаешь?!! Мамочки, как больно.

Макс ударил по тормозам. Его трясло. Убеждённость этой суки в своей абсолютной правоте, его потрясла. Крепясь из последних сил, чтобы в ответ не разораться, он проскрипел.

— Моя жизнь — это моя жизнь. Почему вы решили, что можете ею распоряжаться? А если я не хочу? Ты говоришь, что я должен. Я, кроме папы и мамы, НИКОМУ НИЧЕГО НЕ ДОЛЖЕН.

— Оставь её, — Лейла презрительно смотрела на скорчившуюся Марину, — она правда не понимает, что лишать человека свободы — это плохо. Поехали. Не видишь, ей и вправду больно.

Макс плюнул в окно и нажал на газ.

— А насчёт 'пылинки сдувать'… скажи это Матери и Сёстрам.

Лейтенант ФСБ Егорова Марина нервно вздрогнула, отвернулась к окну и замолчала.

До Заозёрного докатили с ветерком. В смысле — приходилось временами высовываться в боковое окно и разглядывать дорогу. И так три часа подряд. Последние километров десять перед посёлком на зимнике было настоящее столпотворение. Трафик, одним словом. Сани, возы, навстречу протарахтел древний УАЗик с деревянной крышей вместо тента и лыжники, лыжники, лыжники. Макс чувствовал себя суперзвездой в день премьеры на красной ковровой дорожке Каннского кинофестиваля. Все замирали и пожирали его машину глазами. Ляля отошла от шока и приободрилась, приветственно помахивая рукой аборигенам.

— Макс, смотри, дома.

— Приехали. Слышь, лейтенант, больница здесь есть?

Егоровой очень хотелось соврать и доехать до Базы.

— Ммм. Есть. Налево поворачивай.

Джип легко взлетел на крутой берег и, вздымая снежные вихри, помчался по широкой улице, старательно объезжая налепленных детворой снеговиков. На сигнал из бревенчатого домика с надписью 'Поликлиника' выскочили не только врачи, но и, похоже, все пациенты. Макс натянул на лицо шарф и вытянул из салона Марину.

— Забирайте. Слышь, доктор, а водку здесь где купить можно?

Врач оказался дюжим мужиком со стальными нервами. Он принял девушку на руки, посмотрел на гостя из другого мира и спокойно кивнул головой дальше по улице.

— За Управой базар. Там купишь.

Максим, не глядя на огромную, набежавшую на шум толпу, шёл к машине, когда в спину прилетело тонким, дрожащим от боли голоском.

— В машине несколько радиомаяков. Я не знаю где. На тачке назад не ходи. Найдут сразу.

— Спасибо.

Максим газанул и поехал за водкой. За машиной нёсся целый табун вопящей детворы. За ним плотной толпой поспешали взрослые. Никто пока ничего не понимал, считая это новинкой от федералов, но все дружно спешили поучаствовать в эвенте. С развлечениями тут, судя по всему, было не очень.

Посёлок Максу не показался. Дярёвня-дярёвней. Когда-то в детстве он гостил у своего дедушки в деревне под Томском. Так вот там была цивилизация. А тут… избушки на курьих ножках. Лёля, выпучив глаза, разглядывала скворечники 'удобств' стоящих на отшибе за домами.

— А зимой они как?

Её передёрнуло.

Церковь им понравилась. Маленькая, но какая-то уютная, стройная и изящная. Ладная, одним словом. С выкрашенной синей краской маковкой и латунным крестом. Макс автоматом затормозил и перекрестился. Лейла, будучи наполовину чеченкой, а наполовину еврейкой, немного замялась, но глядя на будущего мужа, тоже неумело осенила себя крестом.