Книга двух путей - Джоди Пиколт

Вин от души хохочет:

– Обещаю, что, когда я умру, вам точно не придется маскировать мою эрекцию.

– Что ж, в противном случае мне придется потребовать двойную оплату. – Вин – одна из тех, с кем я вполне могла подружиться, приведись нам встретиться при менее печальных обстоятельствах. Одного этого вполне достаточно, чтобы убедиться в необходимости соблюдать дистанцию. Тем не менее я уже знаю, что Вин станет моим клиентом. – Может, вы хотите что-то получить от меня прямо сейчас?

– Время, – не задумываясь, отвечает Вин.

– Лично я думала, вы попросите взбить вам подушку или молочный коктейль с шоколадной крошкой. – Если она переживает из-за нехватки времени, то это, скорее всего, потому, что ей страшно оставлять любимых людей. Феликса. Или сына. – Мы можем связаться с Арло по Skype.

– Если вам удастся это сделать, – говорит Вин, – я изменю завещание в вашу пользу.

– Арло уже нет с нами, – объясняет Феликс. – Умер три года назад.

– Мне очень жаль. Я бы хотела, чтобы вы о нем рассказали. – Впервые за все время своего визита между нами возникает стена, Вин даже слегка отодвигается от меня, и, чтобы сменить тему, я пробую задать вопрос попроще: – А чем вы сегодня занимались?

Вин поднимает на меня глаза, позволяя вернуть разговор в прежнее русло:

– Читала об Уилларде Уигане, микроминиатюристе.

– Микроминиатюрист?

– Он художник. Скульптор. Его работы размером с игольное ушко или с булавочную головку, – объясняет Вин. – Их можно увидеть только в микроскоп.

– Феликс сказал, что вы тоже художница.

– Уиган всемирно известен. А я так, баловалась.

– Прошедшее время.

Она пропускает мои слова мимо ушей и продолжает говорить о скульпторе:

– Меня завораживает идея, что можно пройти мимо произведения искусства, поскольку его нельзя увидеть невооруженным глазом. Представьте, сколько раз вы говорили себе: «Какая ерунда!» А эта ерунда может оказаться чем-то чертовски большим!

Я смотрю на Вин и понимаю, что она вспоминает ход своей болезни: первый приступ, ноющую боль и то, как она, Вин, сперва от всего отмахивалась. Потом заглядываю внутрь себя и думаю о Брайане.

Поднимаю голову и улыбаюсь Вин с Феликсом:

– Расскажите, как вы познакомились.

Феликс рассказывает, что Вин носила желтый сарафан, ее фигура, казалось, была окутана электрическим светом, и он не мог отвести от нее глаз. Вин уточняет, что все было несколько иначе и он не мог отвести глаз, поскольку получал деньги за то, чтобы не дать ей съехать с дороги и врезаться в дерево.

Рассказывая историю своего знакомства, они говорят наперебой. Заканчивают друг за друга предложения, будто слова – это конфетка, от которой они по очереди откусывают по кусочку.

Вин говорит, что еще никогда не встречала столь основательного человека. Левая рука – на десять часов, правая – на два, говорил он. Вот как нужно держать руль, чтобы ничто не могло застать вас врасплох. Ведь она дожила почти до тридцати, но Феликс был первым, кто преподал ей этот простой жизненный урок.

Феликс говорит, он понял, что влюбился, когда Вин сказала, что знает все слова песни «А Whiter Shade of Pale».

Вин говорит, у него были добрые глаза.

Феликс сделал Вин предложение после того, как пригласил ее поиграть в боулинг. Вин, выросшая в Новой Англии, умела играть лишь в кэндлпин-боулинг и никогда не держала в руках большой тяжелый шар. Когда она отвела руку назад, шар выскользнул из ладони и попал Феликсу прямо в рот, выбив два передних зуба.

Феликс попросил ее руки в приемной дежурного зубного хирурга.

Это оказалось беспроигрышным вариантом, говорит Феликс. Расчет был сделан на то, что даже если она его и не любит, то чувство вины не позволит ей отказаться.

На обратном пути я останавливаюсь на парковке возле Бостонской бухты. Мне это совсем не по пути, но я всегда приезжаю сюда, если хочу, чтобы мир вокруг меня перестал крутиться.

Летом здесь каждый день можно видеть суда для наблюдения за китами – такие же большие и устойчивые, как и добыча, на которую они охотятся. Толпы туристов растекаются по палубе, точно криль, проходящий через китовый ус. На берегу всегда полно продавцов мороженого, парочек с палками для селфи и одетых а-ля колонисты-патриоты мужчин – промоутеров исторических туров. Вдали можно увидеть старейший американский парусный корабль «Конститьюшн», а если посмотреть в другую сторону – остроугольную крышу аквариума Новой Англии, где мама рассказывала другим детям – не нам с братом – о моллюсках, морских звездах и приливных заводях.

Мама была первой, кто привез меня сюда. На груди у мамы висел слинг с новорожденным Кайраном, и она так крепко сжимала мою руку, что становилось больно.

– Когда я впервые приехала в Бостон, этот город был последним местом на земле, где мне хотелось бы оказаться. – У мамы был ритмичный акцент, напоминавший о лете и о пчелах, перелетающих от цветка к цветку. – Я каждый день приходила сюда, свято веря, что если присмотрюсь получше, то снова увижу свой дом. – (Отсюда при всем желании невозможно было увидеть Ирландию, даже в самый ясный день, но надежда умирает последней.) – И вот однажды я поняла, что больше не могу ждать. Я прыгнула в воду и поплыла.

Это меня ничуть не удивляло. Мама была создана для моря. В своей родной Ирландии, в графстве Керри, она каждое утро плавала в океане, не обращая внимания на температуру воды. Маму нередко сопровождали дельфины, и иногда она накручивала столько миль вдоль берега, что ее отцу приходилось приезжать за ней, чтобы отвезти назад на старом грузовичке. Когда мама носила меня под сердцем, она часами плавала в бассейне ИМКА. У мамы было тазовое прилежание плода. По словам акушерок, это означало, что я понятия не имела о гравитации и о том, где находится верх, а где – низ.

Как рассказывала мама, сперва никто не заметил ее в воде. Мама ритмичными, уверенными гребками разрезала воду, проплывая между буйками и судами. Она плыла до тех пор, пока вода, потемнев, не стала более бурной. Невидимая граница между бухтой и океаном. Маму сопровождал большой баклан, его элегантное белое брюхо – точно стрела в небе над головой. Мама рассказывала, что на океан уже опустилась ночь, когда ее подобрал капитан буксирного судна, который говорил только по-португальски; он непрерывно качал головой и показывал на ее ноги, словно не веря, что она не русалка, а обыкновенная женщина.

– Вот в чем вся штука, Мэйдн, – сказала она, используя данное мне прозвище: слово «утро» на ирландском. – Я почти сделала это. Знаешь, в Ирландии совсем другое море. Более ласковое, не такое соленое. И я уже видела берег. Я была так близко.

В детстве я ей верила. Теперь, конечно, я понимаю, что хрупкая женщина не может за несколько часов переплыть Атлантический океан. Хотя, собственно, это не имеет значения. У каждого из нас есть сказки, которые мы рассказываем себе, пока не начинаем в них верить. Маму всю жизнь мучил вопрос: кем бы она могла стать, если бы не покинула Ирландию? Быть может, олимпийской чемпионкой по плаванию. Или просто официанткой в пабе ее отца. Женой другого мужчины, матерью другой девочки.