Лошадь. Биография нашего благородного спутника - Венди Уильямс

Зачастую палеонтологу приходится работать только с зубами. Кости – вещь хрупкая, однако зубы, твердые, плотные, уже отчасти минерализованные, практически вечны. Поэтому случается так, что новые виды животных описываются чуть ли не на основании одного-единственного зуба. Тем не менее провести целый день за чтением стопки научных статей, описывающих размеры зубов различных млекопитающих, на мой взгляд, не слишком весело. Глаза человека (мои в частности) от подобного занятия стекленеют.

«Сами по себе зубы не кажутся мне слишком уж вдохновляющим объектом», – сказала я как-то раз Крису Норрису, чтобы вернуть разговор в прежнее русло и не показаться при этом грубой. Что-то подобное я однажды заявила в присутствии другого палеонтолога, который отреагировал с негодованием: «Эй, такого-то вы мнения о работе всей моей жизни!» На сей раз я постаралась проявить больше такта.

Норрис, к счастью, со мной согласился, признав, что изучение ископаемых зубов увлекло его далеко не сразу. Однако, пояснил он, в одном зубе может содержаться больше информации, чем можно предположить.

Это меня удивило. Мне как-то в голову не приходило, что зуб может служить источником информации. Еще один палеонтолог, Майк Ворхис, пояснил мне ситуацию следующими словами: «Зубы имеют память».

Оказывается, зубы могут предоставить самую разнообразную информацию о питании и образе жизни животного. По сравнению с зубами большинства рептилий зубы нашей родни, млекопитающих, устроены сверхсложно. Зубы большинства рептилий только режут. Мы, млекопитающие, жуем – даже измельчаем пищу, – что позволяет есть такие твердые объекты, как сырая морковь, что, в свою очередь, расширяет доступный нам пищевой рацион. Мы приобрели способность извлекать быстрые сахара из таких продуктов, как созревшие фрукты (благодаря тебе, Меловая наземная революция), что, в свой черед, помогло увеличить размеры мозга. Зубы коней с Поулкэт-Бенч и приматов свидетельствуют о том, что эту любовь к быстрой энергии мы начали проявлять уже не менее 56 млн лет назад.

Так началась эта гонка, как ее окрестили палеонтологи, то есть состязание между млекопитающими и растениями.

«То есть, – спросила я Норриса, – такие зубы возникли сразу, как только понадобились?»

«Их появление обусловлено самой природой млекопитающих», – ответил Норрис. Быть теплокровным обременительно в плане энергии. Нам приходится извлекать максимум из каждого съеденного куска. Ученый продолжил: «Млекопитающим приходится крайне эффективно осуществлять пищеварение. Для нас эта эффективность начинается во рту. Мы не крокодилы, которые разом проглатывают свою добычу. Млекопитающие жуют, причем многие жуют растения».

Итак, дело сводится к максиме: «Не трать попусту, и нужды не будет».

Растения, конечно, в результате начали применять собственные стратегии выживания. Это объясняет, почему некоторые из них, к примеру утесник,[75] изобрели весьма эффективные оборонительные методики.

«Бегство как способ спасения растениям недоступно, – сказал Норрис, – поэтому им приходится защищаться. Для растения жизненно важно не позволить едоку отъесть от него больше чем несколько листиков. Рот млекопитающего – передовая линия этой битвы».

Итак, конфликт развивается между зубами и растением, и эволюция вечно повышает ставку. Поскольку растения используют все более агрессивные защитные стратегии, не все животные могут справиться с ними. Кони же всегда отвечали на вызов каждого нового дня и остаются до сих пор победителями.

Лошади, как показывает нам наука, – превосходные мастера приспособления.

Ученые подозревают, что ранние лошади и приматы жили по всей Северной Америке, однако существует не слишком много месторождений окаменелостей, способных доказать это. Возможно, их больше, но их трудно найти, a если они и обнаруживаются, то провести на них раскопки оказывается очень сложно. Палеонтолог Крис Берд (еще один выпускник Поулкэт-Бенч) убедился в этом еще в молодости на собственном опыте. При работе с коллекцией Йеля ему случилось обнаружить окаменелость раннего примата в ящике с маркировкой: «Миссисипи». По его мнению, это была явная ошибка.

«Я прекрасно знал, что на территории штата Миссисипи никаких эоценовых приматов обнаружено не было», – сказал Берд. Так написано во всех учебниках. Но «ищите и обрящете», подумал он, приступая к поискам. В итоге Крис Берд нашел эоценового примата и ископаемые останки лошадей в штате Миссисипи – в жутком для раскопок месте, сочетавшем в себе ядовитый плющ, липкие сосны, змей, грязь и заросли кудзу с жарой и сыростью.

«Худшее место для поиска окаменелостей трудно придумать, – сказал Берд и добавил: – Это был тяжелейший труд. Нам приходилось снимать все находящиеся сверху слои, чтобы добраться до нужных, после чего мы обращались к мелким инструментам».

Слушая Берда, я начала видеть в современном Поулкэт-Бенч некое подобие курорта.

«Нам приходилось просеивать породу, – пояснил он. – Сторонний наблюдатель решил бы, что мы моем золото. Итак, берем осадочный, содержащий окаменелости слой. Просеиваем его через мелкий грохот,[76] задерживающий все, что крупнее его ячеек. Этот просеянный концентрат или остаток отправляется в нашу музейную лабораторию. Далее техники под микроскопом отсеивают зерна от плевел».

Он занимался этим весной и осенью в течение девяти лет, последовавших за первым годом, когда, наконец, его посетила удача: ученый нашел фрагмент конского зуба, а также кость раннего примата.

«С моей точки зрения, находка оказалась невероятно интересной, – продолжал рассказывать Берд. – Останки лошади были невероятно фрагментарными. Всего лишь часть нижнего моляра. Если бы я показал ее вам, она не произвела бы на вас никакого впечатления. Тем не менее она была “полностью диагностичной”». Интересное определение.

Я спросила: «Что именно означают эти два слова “полностью диагностичной”?»

«Ваши зубы, как это и положено млекопитающему, обладают чрезвычайно сложной топографией, полной выступов и впадин. Эта топография своя для каждого из видов млекопитающих – словно отпечаток пальцев, оставленный на месте преступления».

Итак, мы, приматы, в начале эоцена сопровождали коней на территории нынешнего штата Миссисипи – примерно в то же самое время, когда другие приматы наслаждались жизнью в близком соседстве с лошадьми в сыром и буйном Вайоминге. Лошади представляются нам обитателями травяных равнин, однако, как и наши предки десятки миллионов лет назад, они умели ценить жизнь в тропиках. Размышляя на эту тему, я поняла, что вольные кони, которых я видела во влажных местностях в различных уголках мира, занимаются тем, что делали всегда. Жизнь на островах посреди моря дается им не труднее, чем нам самим.