История христианской церкви от времен апостольских до наших дней - Фридрих Ксаверий Функ

Пасхальная практика повсеместно не была тождественна. В большей части церкви Пасха праздновалась в воскресение и именно в первое воскресение, которое падает или следует за 14-м числом еврейского месяца нисана (весеннее полнолуние или первое полнолуние после равноденствия), так как Господь воскрес в воскресение. Напротив, в провинции Азии со ссылкой на апостола Иоанна этот день чествовался всегда одновременно с иудеями, невзирая на какой день недели падает 14 нисана, так как здесь в этот день вспоминали смерть Господа, которая последовала 14 нисана. Вследствие этого Пасха обычно здесь падала на другие дни, чем в прочем христианстве и различие это было тем печальнее, чем выше было чествуемое событие. Отсюда были сделаны различные попытки добиться согласия. Более подробно мы знаем о переговорах между папой Аникитой (155–165 гг.) и епископом Поликарпом Смирнским. Никто, однако, из этих епископов не мог добиться от другого уступки по этому вопросу (Eus. V, 24, 16–18). В том же положении оставался этот вопрос до папы Виктора (189–198 гг.), который вновь возбудил это дело и предложил рассмотреть его многочисленным соборам различных провинций. Азиаты под председательством Поликрата Ефесского самым решительным образом высказались за 14 число (Eus. V, 24, 1–15) и твердо держались его в течение всего III в. Только со времени Никейского собора (Eus. V. C. III, 17–20) они присоединились к общей церковной практике. Полное согласие, однако, и после этого не было еще достигнуто. В то время как прежнее пасхальное полнолуние опиралось на иудейскую Пасху, христиане, особенно главные церкви, начиная с III в. стали вычислять его для себя отчасти из опасения возможных ошибок со стороны иудеев, отчасти для того, чтобы стать от них независимыми. Празднуя Пасху в день воскресный, в некоторых местах следовали этому христианскому расчету, в других — держались иудейского вычисления. В апостольской дидаскалии дается совет следовать этому именно способу. Последняя практика, так наз. протопасхизм, так как праздник обыкновенно падал на время перед пасхальным полнолунием, существовала, главным образом, в Сирии, Киликии и Месопотамии. К этому различию присоединились другие. Дело в том, что расчет времени в разных церквах был не одинаков. Отсюда вопрос о праздновании Пасхи стал предметом разговоров, о которых более подробно мы услышим в ближайшем периоде (см. § 69).

Пасхе предшествует пост. Он основывается на словах Господа у Мф. 9, 15 и в соответствии с этим, по Тертуллиану, распространяется на дни, «in quibus ablatus est sponsus» (De jejum 2). Но это не везде соблюдалось. Как Ириней, вернее, Евсевий (h. c. V, 24) сообщает, что одни постились только один день, другие — два, третьи — несколько, наконец, некоторые 40 часов. Время было относительно непродолжительно, но зато пост был строгий. Он длился обычно весь день, хотя некоторые постились без перерывов и по несколько дней. В дидаскалии прямо предписывается такой пост для пятницы и субботы Страстной седмицы. Дальше то же сочинение требует для четырех предшествующих дней той же недели поста на хлебе, соли и воде. Таким образом здесь признается пасхальный пост недельным. Ту же практику засвидетельствовал и Дионисий Александрийский.

Слово Пасха происходит от еврейского «pesakh», прохождение, пощада Господом еврейских первенцев в Египте, а не от греческого, как думали некоторые отцы церкви. Отсюда слово это перешло во все языки, кроме немецкого, где Пасха называется «Ostern» от «Ostara», богини сияющего утра или выходящего света, праздник которой падал на время Пасхи.

§ 26. Нравственная жизнь

«Христиане не отличаются, — замечает составитель Диогнетова послания (V, 14), — в пище, одежде, жилище и в прочих жизненных благах от других людей, но они следуют в этом существующим обычаям страны». «Мы, христиане, — взывает Тертуллиан в своей Апологии (42) христианства, — живем в этом мире и вместе с вами посещаем форумы, бани, мастерские, лавки, рынки и прочее. Мы с вами участвуем в мореплавании, военной службе, земледелии и торговле, мы просим пользоваться нашим искусством и трудом. Словом, мы живем так, что естественные условия жизни через христианство не меняются. Но там где идет речь о религиозно-нравственных началах, там мы рознимся». «Христиане живут, — говорится в вышеназванном послании (V, 8, 9), — в плоти, но не по плоти; они живут на земле, но их жизнь на небе». И это стремление к горнему должно было тем сильнее воздействовать на их жизнь, чем более окружающий их языческий мир тонул в чувственном мире. Театры, борьба гладиаторов и зверей и подобные развлечения античного мира старательно ими избегались вследствие связанных с ними безнравственности и жестокости. Отдельные возвышались до того, что избегали зрелища казни преступников. Стремясь собирать сокровища для Небесного Царства, более ревностные христиане полагали, что имущества даны им не для их собственного удовлетворения, но для оказания благотворительности. «Мы, которые материальные интересы прежде любили больше всего, — замечает Иустин (apol. I, 14), — делим теперь с другими все, что имеем, и отдаем всякому нуждающемуся. Если даем взаймы, то, по крайней мере, без всякой пользы». Взимание процентов не одобрялось вообще. Эльвирский собор угрожал за это анафемой (к. 20), тогда как Никейский (к. 17) и остальные соборы запретили взимание процентов только клирикам. Нужно было довольствоваться удовлетворением лишь необходимых потребностей. Украшения и драгоценности, роскошь и излишества не одобрялись. Особенно порицалось ношение серег, подведение глаз и бровей, окрашивание волос, стрижка бороды и т. д. Во всем этом видели проявление роскоши и средство обольщения, ропот против Создателя, против установленного Богом порядка. В качестве противодействия язычеству отвергались даже такие действия, которые сами по себе не заключали в себе ничего предосудительного. Подобно прочим естественным плодам, цветы считались даром Божиим и соответственно с этим ценились, но украшать голову или гробницу венками, признавалось греховным, так как такие венки рассматривались как унижавшая природу суета или как предметы, посвященные богам. Впрочем, при подобной оценке всего этого принималось всегда в расчет общественное положение лица. Отсюда выступая с жаром против роскоши, Климент (Praed. II, 11) все же сражается не столько с употреблением золотых украшений и мягких одежд, сколько против недостойной страсти к этим предметам.

Один пункт заслуживает особого упоминания. Второй брак не допускался, как преступная слабость. Апостол Павел говорит в этом духе о молодых вдовах (1 Тим. 5, 14). Как был уже сказано, это являлось препятствием для посвящения. Второбрачие сопровождалось церковным наказанием. В виду этого духовенству было воспрещено присутствовать на подобных свадебных торжествах (Неок. К. 7, Лаод. 1). Афинагор (Leg. 33) прямо называл его дозволенным блудодеянием. В то время как многие христиане, основываясь на словах Святого Писания о превосходстве девства, вообще избегали брака, другие заключали духовный