Приговор - Кага Отохико

Дверь захлопнулась, прежде чем Тикаки успел ответить, и оставленному в кабинете Такэо ничего не оставалось, как опуститься на скамью между двумя надзирателями — Нихэем и каким-то незнакомым стариком.

— Ну надо же, как неудачно, — пробормотал Тикаки. — Сколько раз я им говорил, что психиатр должен оставаться с пациентом один на один, иначе всё насмарку.

— Да ладно, доктор, — подал голос Сунада, — что я его не знаю, что ли? Какие у меня от него могут быть секреты? — И Сунада приветственно помахал рукой Такэо. — Э-эй, привет!

— Привет! — ответил Такэо.

— Короче говоря, не знаю, чем заняться. В этой тюряге сдохнуть можно от скуки. Книжек я не читаю, верить тоже ни во что не верю, писем не пишу, нет у меня никакой ко всему этому охоты. Вот начальник воспитательной службы мне говорит давеча — хоть письмецо бы кому написал, наверняка ведь есть что сказать, а я ему — да кому писать-то? И точно — у меня полным-полно братьев и сестёр — одиннадцать человек, да и маманя жива ещё, но с тех пор как я сюда попал, они меня вообще знать не хотят, а уж писем от них тем более не дождёшься, так чего теперь-то писать?

— Да, но… — попытался вставить словечко Тикаки, — разве у тебя совсем нет желания с кем-то поделиться?

— Не-а, — затряс головой Сунада. — Не с кем и нечем.

— И всё же… — промямлил Тикаки.

— Делать мне абсолютно нечего, потому я им и говорю — давайте убивайте меня поскорее, а они говорят — до завтрашнего утра никак не выйдет…

Услыхав это, Тикаки изменился в лице, а Нихэй весь напрягся. Сунада искоса взглянул на Такэо и расхохотался, тряся массивными плечами.

— Да ладно вам, он и без того прекрасно знает. Такие слухи в нашей зоне расползаются моментально. Я ещё только на спортплощадку вышел, а все уже всё знали. Нет, сам-то я молчал, как обещал. Ни-ни, никому ни словечка. Но все сами уже просекли. Так-то вот. Смертью от меня разит, что ли… Верно, Кусумото, ты ведь знал, что меня завтра вздёрнут?

— Знал. Все знали, — кивнул Такэо.

— Ну, что я вам говорил? Все знают. Вот так-то. — И Сунада довольно захохотал.

Он скрестил на груди руки, и они взгромоздились над его животом, словно две толстые трубы легли одна на другую. Он прекрасно сложен и обладает хорошо развитой мускулатурой. В нём есть что-то от заботливо взращённого домашнего животного. И завтра эту ухоженную плоть уничтожат — в этом действительно есть что-то бессмысленное. Совершенно невозможно смириться с тем, что этого крепкого человека убьют так же запросто, как забивают домашний скот. Как, впрочем, и с тем, что в стране, где убийство считается тяжким преступлением, разрешено убивать на вполне законных основаниях. Государство убивает Сунаду за то, что он сам кого-то убил, то есть нарушил провозглашённый этим государством принцип «не убий». Он не подчинился государству и потому должен быть убит. Но если государство убьёт его, то к одной жертве прибавится вторая, в результате общее число убиенных возрастёт. В этой арифметике, право же, что-то не сходится. Трудно сказать точно, что именно не сходится, но налицо по крайней мере два противоречия. Первое: государство, которое провозгласило принцип «не убий», само должно убивать. И второе: государство без колебаний убивает Сунаду, хотя для самого государства выгоднее сохранить ему жизнь.

Мысли сплетались в мозгу Такэо в какие-то сложные узлы, обрывались, у него вдруг закружилась голова и пришло это. Пытаясь удержаться на полу, который внезапно начал под ним проваливаться, он постарался сфокусировать взгляд на совершенном теле Сунады как на чём-то реальном и устойчивом. Каждая часть этого тела свидетельствовала о здоровье и атлетической силе — и руки, и торс, и шея. Даже сотрясающиеся от мучительного смеха подбородок, грудь, плечи и живот…

— Значит, ты был сегодня на спортплощадке? — удивлённо спросил Тикаки. По здешним правилам, накануне казни заключённого отделяют от других и помещают в специальную камеру.

— А я сам захотел. Ну, вроде — надо же попрощаться с ребятами. Скукотища — одному торчать в камере. Я попросил начальника, чтобы мне сказали накануне. Ну, мне и сказали, за что им, конечно, спасибо, но страсть как скука заела. Да, кстати, доктор, и к вам у меня просьба. Дали бы вы мне разрешение на постельный режим да сонные таблетки, чтоб я проспал как сурок до завтрева. Можно сказать, это моё последнее желание.

— Конечно, конечно, тут нет ничего сложного, мне только кажется, что оставшиеся часы можно было бы провести с большей пользой. Ну, к примеру, полакомиться чем-нибудь вкусненьким, — с серьёзным видом сказал Тикаки.

— Да ладно вам, доктор, шутить. Меня отродясь никто ничем не угощал. Так что уж теперь… Вот если бы выпить дали, да бабёнку какую, чтобы с ней пообжиматься, это да, это конечно, но этого ведь нельзя ни в коем разе. Завтра мне всё равно кранты. Так какая разница, что делать сегодня? Верно? Ну, а раз уж ни выпивки, ни баб не полагается, так, может, хоть тебя, доктор, прикончить?

Последние слова Сунада прошипел, брызгая слюной, и, вскочив, резко подался вперёд — впечатление было такое, будто скала сдвинулась с места. Он потянулся было к шее Тикаки, затем, оглянувшись на торопливо вскочивших конвойных, быстро заложил руки за спину и громко расхохотался.

— Ладно, не буду я тебя приканчивать, не боись. У меня котелок ещё варит. Мне, конечно, не слабо укокошить пару-тройку ваших, мне это раз плюнуть. Но ведь опять же в суд потащат. Следователь, свидетели, то сё, пятое-десятое, затаскают ведь. Нет уж, дудки. Всё равно умирать, так лучше уж побыстрее.

— Ладно, ладно, сядь-ка, — спокойно сказал Тикаки. Казалось, он немного побледнел, впрочем, действительно ли это так, при его смуглой коже сказать было трудно.

Во всяком случае, он не двинулся с места и ни на минуту не утратил хладнокровия, за что Такэо невольно почувствовал к нему уважение.

— Всё, всё, сажусь. — Сунада опустился на скамейку и, ухмыляясь, смерил взглядом сидевших по обе стороны от него надзирателей.

— Порядок. Доктора я приканчивать не буду. А вот вы — другое дело. С вами я бы разобрался за милую душу. Шучу-шучу. Просто хочу, чтобы меня самого побыстрее укокошили.

— И всё же я не понимаю, — снова серьёзно спросил Тикаки, — почему тебе так хочется умереть?

— А вы, как видно, шуток не понимаете, доктор. Будь мы с вами наедине, я бы вам объяснил, что к чему. Ладно уж, скажу. Потому что я знаю, как это приятно, когда тебя, связанного по рукам и ногам, — раз и придушат. Всем девкам, которых я придушил, умирать было в охотку. Уж можете мне поверить.

Сунада снова захохотал было, но увидев, что лицо Тикаки хранит невозмутимое выражение, тут же замолк.

— Ну, если ты так хочешь. — И Тикаки взял ручку. — Я дам тебе разрешение на постельный режим и выпишу снотворное. И всё-таки до конца я этого не понимаю. Можно, конечно, и проспать до завтрашнего утра, вот только что здесь хорошего, не пожалеешь ли ты потом?

— Нет, не пожалею, — с серьёзным видом кивнул Сунада.