Зеленые холмы Африки - Эрнест Хемингуэй

Мы перебрались на другой берег, перескакивая сбревна на бревно, а там обнаружили плотно утоптанную звериную тропу, котораятянулась над берегом в густой тени деревьев. Мы зашагали по ней быстро ибесшумно; ручей под нами почти скрывала завеса ветвей. Было раннее утро, но ужеподнимался ветерок и листья шелестели над нашими головами. Миновав овраг,сбегавший в ручей, мы укрылись в кустарнике, чтобы звери нас не заметили,затем, пройдя за деревьями, очутились на небольшой прогалине и под прикрытиемширокой скалы взобрались на холм, чтобы подойти к буйволам сверху. Мыостановились за этой скалой, и я, обливаясь потом, заткнул платок под шляпу ипослал Друпи на разведку. Вскоре он вернулся и сообщил, что буйволы скрылись.Сверху мы не могли их видеть, поэтому пересекли овраг и скат холма, чтобыотрезать им путь к воде. Склон соседнего холма был выжжен, у его подошвы торчалгорелый кустарник. На пепле виднелись следы буйволов, которые ушли в густыезаросли. Непролазная чаща, плотно перевитая лианами, заставила нас отказатьсяот преследования. Вниз по ручью следов не было, из чего мы заключили, чтобуйволы на берегу, в том месте, которое мы осматривали со звериной тропы.Старик сказал, что здесь у нас ничего не выйдет: деревья растут так густо, чтоесли даже мы выгоним буйволов, стрелять все равно бесполезно. Мы не сможемотличить самцов от самок, сказал он. Видна будет только сплошная черная масса.Старого самца узнают по серой шкуре, но хороший стадный самец бывает так жечерен, как самка. А поэтому не имеет смысла спугивать их здесь.

Было уже десять часов, и под открытым небомстановилось очень жарко, солнце пекло, а ветер поднимал вокруг нас тучи пепла.Все живое в эту пору забивается в чащу, под защиту ветвей. Мы тоже решилиотыскать тенистое местечко, полежать там в холодке и почитать, а потомпозавтракать и таким образом скоротать жаркое время дня. Пройдя мимо лесногопожарища, мы спустились к ручью и сделали привал у купы могучих деревьев.Вынули из тюков кожаные куртки и плащи и разостлали их на траве под деревьями,чтобы можно было сидеть, прислонясь спиной к стволам. Мама достала книги, аМ`Кола развел небольшой костер и принялся кипятить воду для чая.

Подул ветерок и зашумел высоко в листве. Втени было прохладно, но стоило высунуть нос на солнце или случайно, когда теньпередвинется, подставить горячим лучам руку или ногу, как жара сразу же даваласебя знать. Друпи ушел вниз по ручью на разведку, а мы лежали и читали; ячувствовал, как надвигается зной, он сушил росу и нагревал листья, а солнцеогненными стрелами пронзало воду ручья.

Мама читала «Испанское золото» Джорджа А.Бирмингама[11] и говорила, что роман этот плохой, у меня все еще были«Севастопольские рассказы» Толстого, и в этом же томике я читал повесть«Казаки» – очень хорошую повесть. Там был летний зной, комары, лес – такойразный в разные времена года – и река, через которую переправлялись в набегетатары, и я снова жил в тогдашней России.

Я думал о том, как реальна для меня Россиявремен нашей Гражданской войны, реальна, как любое другое место, как Мичиганили прерии к северу от нашего города и леса вокруг птичьего питомника Эванса, ия думал, что благодаря Тургеневу я сам жил в России, так же как жил уБудденброков и в «Красном и черном» лазил к ней в окно, а еще было то утро,когда мы вошли в Париж через городские ворота и увидели, как Сальседа привязалик лошадям и четвертовали на Гревской площади. Все это я видел сам. И ведь этоменя так и не вздернули на дыбу, потому что я был изысканно вежлив с палачом,когда нас с Кокона казнили, и я помню Варфоломеевскую ночь, и как мы ловилигугенотов, и я попал тогда в засаду у нее в доме, и то ни с чем не сравнимое посвоей неподдельности чувство, когда я убедился, что ворота Лувра закрыты, иликогда смотрел на его тело, видневшееся под водой в том месте, куда он свалилсяс мачты, и опять Италия – она лучше любой из книг, и как я лежал в каштановойроще, а осенью в туман ходил мимо собора через весь город в Ospedale Maggiore,сапоги, подбитые гвоздями, постукивали по булыжнику, а весной внезапные ливни вгорах и армейский запах – точно медяшка во рту. И в самый зной поездостановился в Дезенцано, и совсем рядом было озеро Гарда, а те войска оказалисьЧешским легионом, а в следующий раз лил дождь, а еще в следующий раз это былоночью, а потом я проезжал мимо этого озера на грузовике, а потом видел его,возвращаясь откуда-то, а потом подходил к нему в темноте со стороны Сермионе.Потому что мы были там и в книгах, и не в книгах, – а там, где бываем мы,если только мы чего-нибудь стоим, там вслед за нами удается побывать и вам.Земля в конце концов выветривается, и пыль улетает с ветром, все ее людиумирают, исчезают бесследно, кроме тех, кто занимался искусством. Но теперь онихотят отойти от своей работы, потому что им слишком одиноко, потому что этаработа слишком трудна и вышла из моды. Экономика тысячелетней давности кажетсянам наивной, а произведения искусства живут вечно, но создавать их оченьтрудно, а сейчас к тому же и не модно. Люди не хотят больше заниматьсяискусством, потому что тогда они будут не в моде и вши, ползающие политературе, не удостоят их своей похвалой. И дело это трудное. Как же быть? Авот так. И я продолжал читать о реке, через которую переправлялись в набегетатары, о пьяном старике охотнике, о девушке и о том, как по-разному там бываетв разные времена года.

Старик читал «Ричарда Карвелла»[12]. Мы скупиливсе, что имелось в Найроби, и теперь наши книжные запасы подходили к концу.

– Я эту книжку раньше читал, –сказал Старик, – но книжка хорошая.

– Я ее смутно помню. Но книжкадействительно хорошая.

– Очень хорошая книжка, только жаль, чтоуже читана.

– А у меня ужасная, – сказалаМама. – Ты ее не одолеешь.

– Хочешь мою?

– Какая галантность, – сказалаона. – Нет, я уж эту дочитаю.

– Бери, чего там.

– Я тебе ее тут же верну.

– Эй, М`Кола, пива! – крикнул я.

– Ндио, – выразительно произнес он идостал из ящика, который один из туземцев все время нес на голове, оплетеннуюсоломой бутылку немецкого пива, одну из тех шестидесяти четырех бутылок, чтоДэн привез с немецкого торгового склада. Горлышко ее было обернуто серебрянойфольгой, а на черно-желтой этикетке красовался всадник в доспехах. Пиво еще не успелонагреться, и когда я открыл бутылку и наполнил три кружки, оно запенилось,тяжелое и густое.

Это яд для печени.

– Пейте, ничего с вами не случится!

– Ну, так и быть.