Набоков и неопределенность. Случай «Истинной жизни Себастьяна Найта» - Присцилла Мейер

В год, когда Набоков окончил Кембридж, Вулф опубликовала «Комнату Джейкоба» (1922). Книга излагает биографию молодого человека, который гибнет в 27 лет в Первой мировой войне (Руперт Брук погиб на этой войне в двадцать восемь). В романе Вулф исследует вопрос о том, как передать жизнь Джейкоба возможно достовернее. Подобно Себастьяну, Джейкоб одновременно «и персонаж, и призрак» [Bishop 1992: 173], одновременно и присутствующий, и отсутствующий в романе.

Создавая портрет Джейкоба, Вулф черпает детали из жизни своего брата Тоби и Руперта Брука. Тоби скончался от тифа в 1906 году, в год, когда Джейкоб поступает в Кембридж. Брук также поступил в Кембридж в этот год и изучал классическую и английскую литературу, подобно Джейкобу (и Себастьяну, в отличие от Набокова, изучавшего французскую и славянскую литературу). Как и Брук, Джейкоб – еще один выпускник Кембриджа, павший на Первой мировой войне.

Вулф признает невозможность достоверно изобразить не только всех талантливых британских юношей, погибших на войне, но и любого отдельного, даже не такую исключительную и яркую личность, как Брук. Их смерть была увековечена в стихотворении Джона Макрея «На полях Фландрии» (1915), о чем напоминает фамилия Джейкоба – Фландерс, тем самым превращая его в представителя всех погибших. Рассказчик в «Комнате Джейкоба» пишет: «Никто не видит другого человека таким, какой он есть на самом деле; тем более не видит престарелая дама, которая сидит в поезде напротив незнакомого юноши. Видят единое целое, видят самое разное, видят самих себя» [Woolf 2008: 29]. Метод Вулф в «Комнате Джейкоба» – использование окольного пути: она собирает мгновения жизни Джейкоба, начиная с его детства и до смерти, увиденные с разных точек зрения – матери, друзей, квартирной хозяйки. Кредо этой книги, отказ от «продажи персонажа», повторяется дважды: «Нет никакого смысла пытаться постигнуть человека. Нужно улавливать намеки, не то, что он говорит, но и не совсем то, что он делает» [Woolf 2008: 29, 162]. Отрывочные отклики – «так достойно выглядит», «так неловок», «Писатель?.. Художник?», «совсем не от мира сего» [Woolf 2008: 71]; «Ездил на псовую охоту, но лишь иногда, потому что у него нет ни гроша» [Woolf 2008: 163] – накапливают своего рода светотень вокруг Джейкоба, но не определяют его: «И все же что-то заставляет нас, словно ночную бабочку, с гудением кружить у входа в загадочную пещеру и приписывать Джейкобу Фландерсу разные качества, которых у него вовсе нет. <…> Но мы упорно кружим над ним» [Woolf 2008: 74].

Помимо впечатлений его друзей и знакомых, Джейкоб, как и Себастьян, представлен посредством двух своих комнат: первой в Тринити-колледже в Кембридже и второй – последнего своего обиталища, лондонской квартиры. Глава третья воспроизводит университетские годы Джейкоба начиная со взгляда той самой случайной «престарелой дамы», которая приезжает в Кембридж одним с ним поездом, и заканчивая возвращением Джейкоба в свою комнату:

Он вышел во двор. Застегнул куртку на груди. Пошел к себе в комнаты, и поскольку в эти минуты больше никто к себе не возвращался, его шаги стучали громко, фигура казалась больше. От часовни, от холла, от библиотеки эхом отдавался звук его шагов, словно старые камни убежденно и властно отзывались: «Студент – студент – студент – идет – к себе» [Woolf 2008: 45].

Модернистские непрямые описания Вулф озадачили критиков, которые жаловались, что поскольку она не дает психологического портрета, то читатель лишается возможности отождествиться с героем. В «Истинной жизни Себастьяна Найта» набоковский вымышленный персонаж В. использует метод Вулф, чтобы восстановить жизнь своего умершего сводного брата: он собирает множество точек зрения, пытаясь уловить суть Себастьяна. Значимая разница заключается в том, что Себастьян – это издававшийся автор, поэтому В., реконструируя его образ, имеет возможность использовать его романы как подспорье, а Вулф вынуждена обходиться гипотетическими выдержками из дневника и письмами, чтобы собрать оммаж своему реально существовавшему брату Тоби и жертвам Первой мировой войны. В книгах оплакиваются разные типы утрат, но эти утраты вызваны историческим катаклизмом, о котором авторы упоминают совсем мало, подчеркивая индивидуальность своих персонажей.

Себастьян умирает за два месяца до того, как В. пускается на поиски материала для его биографии. Нарратив В. движется по жизни Себастьяна в обратную сторону, от визита в лондонскую квартиру Себастьяна вскоре после его смерти (глава четвертая) к поездке в Кембридж (глава пятая), где В. пытается восстановить университетские годы брата, начиная с самого его прибытия в то же место (но другой двор), куда прибыл и Джейкоб:

Войдя же внутрь величаво-сумрачного Большого Двора, по которому сквозь туман брели тени в мантиях, а прямо перед ним приплясывал котелок носильщика, Себастьян почувствовал, что непонятно откуда, но ему ведомо каждое ощущение – благотворный запах сырого дерна, древняя звучность каменных плит под каблуком, смазанные очертания темных стен над головой [Набоков 2014: 63].

Узнавание этих декораций русским Себастьяном объясняется его кругом чтения. Первое впечатление Себастьяна, явно данное его глазами, В. в своем повествовании может предположить лишь гипотетически. Как и безличный, неидентифицированный рассказчик в «Комнате Джейкоба», он пытается ретроспективно уловить жизнь Себастьяна, его мысли, впечатления и суть. Отстраненный, вспоминающий тон, которым рассказчики в обеих книгах рассказывают о кембриджской жизни объектов своих повествований, усиливается тем, что Себастьяна и Джейкоба уже нет в живых, нет в их комнатах, в их прошлом, в жизни рассказчиков; Кембридж, подобие фальшивой вечности, остается пугающе неизменным.

Через пятнадцать лет после того, как Себастьян окончил Кембридж, В. удается отыскать его друга, теперь уже кембриджского дона, который сообщает В.: «Его тьютор, покойный мистер Джефферсон <…> скучноватый пожилой здоровяк, но тонкий лингвист» [Набоков 2014: 71]. В., возможно, более снисходителен к неизменности кембриджской обстановки – потому что его не настолько туда не допускали, как Вулф, которая, покинув комнату Джейкоба, переходит к насмешкам над донами:

Бедный старик Хэкстебл весь согнут, а Совпит последние двадцать лет каждый вечер восторгается небом, а Коуэн смеется над одними и теми же историями. Нельзя сказать, что светоч знаний прост, чист, или как-то особенно он прост, или чист, или как-то особенно великолепен этот светоч знания, – ведь если поглядеть на них в его лучах (на стене может быть Россетти или репродукции Ван Гога, в вазе – сирень или старые курительные трубки), до чего у них жреческий вид! [Woolf 2008: 38][108].

Вулф показывает кембриджскую жизнь Джейкоба отчасти за счет описания книг в его комнате – точно так же, как Набоков показывает жизнь