Последние из Валуа - Анри де Кок

С этими словами Тофана направилась к выходу, и флорентиец счел за благо не останавливать ее, хотя и не был удовлетворен ее аргументами.

– Пусть будет так, как вы желаете, сударыня, – сказал он, – и, полагаю, есть одно средство, которое позволит нам согласовать… ваше желание безотлагательно встретиться с графом Лоренцано с нетерпеливостью ее величества королевы-матери, страстно жаждущей вас видеть.

– И что же это за средство?

– Вы дадите слово, что вернетесь сюда не позднее полуночи, чтобы я мог послать кого-нибудь к ее величеству королеве, к примеру, в половине двенадцатого.

Тофана какое-то время колебалась – такой расклад ее не очень устраивал, – но в конце концов ответила:

– Даю слово быть здесь к полуночи.

– Тогда все в порядке. Я прикажу Жакобу, моему слуге, проводить вас на улицу Святого Фомы.

Доведя Тофану и Орио до особняка графа Лоренцано, Жакоб счел свою миссию выполненной и, поклонившись, удалился.

– Ступай, Орио, – сказала Елена взволнованным голосом, – и узнай, дома ли граф… и может ли он меня принять… безопасно ли это.

Орио быстро вошел в дом.

Оставшись одна, Тофана с тоской взглянула на освещенные окна и пробормотала:

– Они там! Они там!

Орио вернулся в сопровождении графа Лоренцано.

– Какая неосторожность! – воскликнул последний при виде Тофаны. – Это ли вы обещали?

– Признаюсь, это действительно неосторожно с моей стороны, – ответила итальянка, – но сердце мое больше не слушается голоса рассудка. Вот уж два месяца как я их не видела… должна увидеть сейчас же… Где они?

– В своей комнате.

– Уже легли? Спят? Стало быть, я могу…

– Возможно, еще и не спят. Вам следует немного подождать…

– О, я готова ждать, буду ждать! Я счастлива уж тем, что нахожусь рядом с ними.

Граф провел Елену в роскошно меблированную комнату, где они устроились в креслах.

– Вы уже были у Рене? – спросил он.

– Была.

– Значит, он говорил вам…

– Э! Какое мне дело до того, что говорит этот человек! Какое мне дело до нетерпения королевы-матери?

– Однако вы ужасно неблагодарны… Впрочем, ведь вы еще не знаете, чем обязаны королеве-матери.

– И чем же?

– Сегодня я представил ей Марио и Паоло…

– И?

– И, в соответствии с вашим страстным желанием, завтра они поступят ко двору в качестве пажей…

– Пажей… госпожи Екатерины?

– Нет. Молодой госпожи Елизаветы, молодой королевы, супруги Карла IX, которой они так понравились, что госпожа Екатерина уступила ей их… в порыве поразительного великодушия, немало меня удивившего.

Складки недовольства, выступившие на лбу Тофаны, мгновенно разгладились.

– Очень этому рада, – сказала она. – Мне гораздо приятнее знать, что они будут служить молодой королеве, чем… другой. Я слышала, что госпожа Елизавета добродетельна, мила и любезна и, что немаловажно, отличается здравомыслием. Если во Франции со мной случится несчастье, то хоть Паоло и Марио будут в полной безопасности возле нее.

– Несчастье? – переспросил граф с изумлением. – Какое же несчастье может случиться здесь с вами?

– Как-нибудь в другой раз я поведаю вам, Лоренцано, на чем основываются мои опасения. Пока же лишь скажу, что неподалеку от Гренобля у меня состоялась встреча с некоторыми личностями, которая доказала, что ненависть, заставившая меня страдать – более или менее – в Италии, преследует меня и во Франции. Когда я въезжала сегодня в Париж, то спросила себя: не лучше ли будет просто проехать через город, как птичка пролетает над равниной, чем поступить на службу королеве-матери.

– Извольте же объясниться.

– Нет. В другой раз, в другой раз… К чему вам лишние тревоги? Теперь я спокойна. Мои дети получили благородную защитницу… Мои дети!.. Как сладко произносить эти слова!.. Нет, нет! Больше я ничего не боюсь, и Екатерина Медичи будет довольна… Я вся к ее услугам за то, что она сделала для моих детей!.. Но они теперь, верно, уже спят?.. Не проведете вы меня к ним, мой друг?

– Идемте.

Граф провел Тофану к спальне близнецов, но прежде вошел туда сам.

Мальчики, действительно, уже спали; по обыкновению, на одной кровати, – они так любили друг друга, что даже спать не могли порознь.

Ночная лампа освещала их свежие, прелестные лица.

– Войдите! – тихо промолвил граф.

Тофана вошла и, подойдя к краю кровати, с нежностью посмотрела на тех, кого называла своими детьми.

– Как они прекрасны! – пробормотала она. – Настоящее ангелы!

Лоренцано улыбнулся – улыбкой несколько ироничной, которая не ускользнула от внимания Тофаны.

– Вы смеетесь над тем, – сказала она, – что демон вроде меня называет своих детей ангелами!

– Тише! Тише!

– Они крепко спят и не могут меня слышать.

– Но вы же сами…

– Вы правы. Раз уж я – ради их счастья, их будущего – имела достаточно твердости, чтобы скрываться от них до сих пор, чтобы никогда не говорить им: «Я вас люблю и имею на это право, потому что я ваша мать!», то доведу эту жертву до конца! Но во Флоренции вы иногда позволяли мне обнять их во время сна… Могу ли я?..

Лоренцано утвердительно кивнул головой, и Тофана, вся дрожа, склонилась над близнецами.

Граф, из осторожности, убавил свет лампы.

Демон обнял ангелов.

Уже в половине одиннадцатого, а не в половине двенадцатого, как он обещал Тофане, Рене послал в Лувр, к королеве-матери, того же слугу, Жакоба, с запиской следующего содержания:

Парфюмер, как мы видим, в своей переписке с госпожой Екатериной был весьма лаконичен. Он сообщал ей только то, что должен был сообщить.

И королева-мать, судя по всему, была привычна к такой сдержанности своего парфюмера, которого многие считали ее штатным отравителем, так как, спокойно прочитав записку, она на том же листе пергамента написала по-итальянски уместившийся всего в две строки ответ, после чего вернула бумагу слуге.

«Условимся так: мне известно лишь то, что она приехала. Сейчас одиннадцать. В четверть первого я буду у вас, non dire niente[7]».