Профи - Александр Шувалов

Позвонил Крупин и сообщил о начале корпоративного фуршета. Я обещал подойти попозже и предупредил о том, что собираюсь немного поработать среди офисной фауны и флоры, а потому попросил его самого и руководство службы безопасности ко мне не подходить, дабы не отвлекать от напряженной работы. Еще я высказал пожелание «покормить своего помощника», на что мне твердо пообещали доставить ему харчи прямо в кабинет, так же как и всем другим, вынужденным оставаться на рабочих местах.

Через некоторое время раздался вежливый стук в дверь. На мое «войдите!» дверь отворилась, и в проеме показался сервировочный столик, подталкиваемый средних лет светловолосым официантом в темных очках.

Фуршет прошел свой экватор, постепенно переходя к стадии «дым коромыслом». Служащие, извините, менеджеры рангом пониже выпивали и закусывали с энтузиазмом голодающих, попавших в коммунизм. Топ-менеджеры, опасаясь натрудить ножки, делали то же самое за столиками, с комфортом разместив разной степени пухлости задницы в креслах.

Демократически чокнувшись с собственным замом, шеф безопасности лихо расправился с очередной порцией столь любимой им текилы. Степаныч степенно откушал водочки. Закусили каждый своим: долькой лимона и тарталеткой с белужьей икрой.

— Ну, и что там твой Скоморох творит? — поинтересовался Вайсфельд, закуривая.

— Пытал сегодня личную охрану шефа, замордовал всех вконец.

— Наконец-то работать начал, а кто это с ним?

— Пока не знаю, он при входе документы не предъявлял.

— Это почему?

— У Кондратьева пропуск по форме 2А-1.

— Понятно. Не забудь распорядиться, чтобы его напарника потом отследили.

— Слушаюсь.

— А вообще, Степаныч, я начинаю жалеть, что позвал этого вашего Скомороха. Бабла он срубил море, а результатов — никаких.

— Стас работать умеет.

— Ага, как же. Ты расскажи о его подвигах, не стесняйся, обожаю сказки на ночь глядя. Как он, например, притворился Нэнси Рейган и по приказу партии и правительства заразил старину Ронни триппером. Или как в образе Моники Левински… — Он поднял руку, и замерший в ожидании неподалеку официант поспешил к их столику.

— Напрасно вы так, Григорий Борисович.

— Напрасно? Да что он вообще может? — заорал тот. Указал подошедшему официанту на опустевшие рюмки. Тот, безошибочно определив, что и кому, начал их наполнять.

— Что может? — Степаныча уже вконец достал этот пьяный сопляк со всеми его дешевыми дипломами и собственным мнением по всем вопросам. — А может, это он нам сейчас наливает? — и указал на официанта.

— Не смешно. — Легким движением ладошки Вайсфельд сделал халдею знак испариться. — Вон он ходит, вынюхивает, — и указал на Гену в моем образе, ласково обнимающего офисную дамочку за то место, где спина напрочь теряет свое благородное название.

Я вытер горлышко бутылки полотенцем и заспешил прочь от греха подальше.

Выкушав очередную порцию текилы, Вайсфельд оставил своего зама и направился «общаться на своем уровне». Посмотрев ему вслед добрым взглядом, тот остался за столом, налил себе и выпил.

Зайдя за угол, я достал телефон и связался с Фимой.

— Как?

— Второй номер в данный момент треплется по «аське» с очень интересным сабжем. — Проходящий у нас под вторым номером Степаныч в тот момент пережевывал бутерброд с белорыбицей.

— Понял, конец связи, — и тут же набрал Степаныча.

— Ты, Стас? — старый служака едва не подавился.

— Ровно через пятнадцать минут вызовите к себе Толмачева.

— Зачем?

— Придумаете. Конец связи.

И, наконец, последний звонок.

— Да, — ответил мне мой собственный голос.

— Через полчаса будь в кабинете.

— Понял.

Я катил тележку с гастрономическим изобилием по коридору, приближаясь к кабинету Терехина. По дороге я стучал во все двери, предлагая обитателям кабинетов выпить-закусить от щедрот руководства. В одном из них двое уже изрядно поддатых сотрудников взяли бутыль сорокаградусной «на ход ноги». Два других оказались заперты. Из-за следующей доносилось кудахтанье, сопение, полузадушенные стоны и охи. Я постучал в дверь. Охи и стоны прекратились, и хриплый мужской голос поинтересовался, какого черта мне надо.

— Выпивка и закуски, — бодро ответил я.

— Пошел на… — Я и пошел.

В этот момент дверь кабинета Степаныча отворилась. Вышедший оттуда аккуратно запер дверь и миновал меня, даже не удостоив взглядом.

Кто и когда смотрит на официанта?

Зачем, не понимаю, люди ставят двери из суперпрочной танковой брони, чтобы потом оборудовать их замками, сляпанными на скорую руку трудолюбивыми китайскими халтурщиками? Дверь в квартиру Терехина я открыл за какие-то десять секунд. Недурно, хотя до норматива мастера спорта международного класса по взлому я, конечно же, недотянул, но во второй спортивный разряд уложился уверенно.

Я вошел в прихожую, достал небольшой фонарик и посветил себе под ноги, чтобы не ступить куда не надо, потом посветил вокруг себя и уперся взглядом в висящее на стене большое фото. Луч фонарика задержался на нем. Так, что это у нас? Ага, Андрей Степаныч собственной персоной, лет на двадцать моложе нынешнего, в обнимку с отдаленно похожей на него русоволосой девчушкой лет семи-восьми на фоне Вестминстерского аббатства в Лондоне. Оба улыбаются (девочка — демонстрируя отсутствие переднего верхнего зуба) и держат перед собой руки с расставленными в виде букв V пальцами.

Я поднял кулак и с удовольствием треснул себя по лбу, отчего задремавшие было мысли забегали в черепной коробке. Боже, какой же я все-таки дурак! Перестав притворяться взломщиком, я включил верхний свет, прошел на кухню и поставил чайник на огонь. Потом достал из кармана трубку.

— Господин адмирал, это я.

— Уже подъезжаю, Стас.

— Не надо ехать на «Войковскую», возвращайтесь домой, жду.

— Где?

— У вас дома, так что поднимать стрельбу сразу от входа и бросать гранаты не надо, я пришел с миром.

— Шутник, твою мать… — и он отключился.

Налив себе чаю, я, откинувшись к стене, принялся вспоминать прошедший день. Отпритворявшись прислугой и увидев все, что мне было надо, я вернулся в кабинет Толмачева, поменял второй раз за вечер внешность, теперь — на свою собственную, и вернул свободу сидевшему в стенном шкафу, связанному, с кляпом во рту официанту. Беднягу так достало все случившееся с ним, что первое время после освобождения он даже не мог говорить, только мычал и дергался. Однако быстро пошел на поправку, получив оговоренный гонорар и еще тысячу евро сверху «за испуг». К нему быстро вернулись речь и хорошее настроение, и он даже выразил искреннюю готовность повторить это упражнение в любое удобное время за такие же деньги. Вскоре он ушел, катя перед собой столик.