Дети декабря - Платон Беседин

– Как? Что?!

Разграничивай, разбивай вопросы.

– Весь этот бред про Евромайдан. Эти твои перепосты Проханова.

– Но мне нравится «Господин Гексоген». Остальное, конечно, так себе, но это…

– Мне по хер, Вадим! Люди гибнут здесь за идею, а ты там злорадствуешь, в своём Севастополе. На хера?

– Подожди, стоп! Во-первых, это и твой Севастополь. А во-вторых, где это я злорадствовал и кто гибнет?

– Люди, украинцы!

Игорь срывается на крик. Я не выдерживаю сам.

– Пока что, слава богу, никто не погиб! Но, судя по тому, что я увидел, ещё погибнут!

– А ты рад?

– Да при чём тут?!

– Да при том! Того ты и ждёшь! Иначе какого ты перепощивал статейку «Ваша кровь, много и зря»? Кликушей заделался?

У меня трясутся руки, сдавливает грудь – точь-в-точь старик.

– Игорь, ты чего? Мы же друзья!

– Вот и я про то. Вроде нормальный пацан, а пишешь патологический бред! За что ты так ненавидишь Украину, Вадик, за что?

– Игорь, успокойся! Не пори чушь! Во-первых, я ничего такого не постил. Проханов в тех комментах говорил о России…

– Вот-вот! Думаешь, Путин нас этими миллиардами купит? Хер вам!

– Кому нам, Игорь? Кому?

Делаю совсем не мхатовскую паузу, жду ответа, но Игорь молчит.

– И, во-вторых, единственное, что я запостил о Евромайдане, – это «Ваша кровь, много и зря» и тексты за русский язык, за русскую культуру, которая, согласись, не отменяет украинского гражданства. Если мы стремимся в Европу…

– Мы! Не вы!

– Так вот, – прикуриваю новую сигарету, – если мы стремимся в Европу, то напомню, что одна из главных европейских ценностей – это терпимость, уважение к иному мнению, культуре, языку, право на альтернативную точку зрения…

– Ну так и уважайте нас! – кричит Игорь, дискутируя ломом, а я свой оставил дома. – Чего в Киев припёрся?

– Приехал, чтобы увидеть реальную картину. Не телевизионную.

– Сел на поезд и приехал, да?

– Нет, на автобусе. С антимайдановцами.

– С антимайдановцами? С теми, кто сейчас в Мариинском парке деревья рубит?

– Знаешь, я, вообще-то, сейчас в Мариинском, и никто тут не рубит, нормальные люди…

Но Игорь не слушает:

– …с быдлом? Ты приехал сюда с быдлом?! И ещё рассказываешь мне про Европу? Удобно жопе-то на двух стульях? Не болит?

– Можно и так сказать, но можно вспомнить и о «золотой середине». У меня, знаешь ли, свой стул и свой здравый смысл. Не сомневаются только идиоты.

– Зато ты умный!

– Игорь!

– Слушай, нам правда не о чем говорить. Не брал трубку и правильно делал. Но сижу тут, пиво пью, думаю, надо перезвонить, друзья всё-таки. Может, не такой ты мудак, как в «Контакте»…

– Игорь, да послушай!

– …а ты такой. Всё, точка!

Ещё звонок. Жму, не глядя, в надежде, что Игорь одумался, перезвонил, но в трубке голос Валеры:

– Межуев, ты где? Тут тя ищут.

– Кто?

– Ани Лорак! Начальство, кто ж ещё?

– Слушай, Валера, у меня тут проблемы…

– Подъехать помочь, братишка? – голос его меняется, становится внимателен, чуток.

– Нет, спасибо. Просто время…

– Слушай, брат, ты рамси там свои дела, а я прикрою, без проблем…

Мне хочется благодарно пожать ему руку.

– Спасибо, брат!

Надо перезвонить Игорю. Надо, но позже. Потому что это слабость, а для убедительности важна сила. Сейчас же необходимо собраться и вернуться в нормальную жизнь. Без людей, превращённых в идеи.

11

Петра по-прежнему раздаёт листовки. Но от толстой пачки уже осталось чуть-чуть. Большинство прохожих забирают их не глядя, свернув, бросают в сумку или в карман. Некоторые останавливаются, читают, улыбаются или злятся. Мужчина в тяжёлой, под Женю Лукашина, шапке яростно комкает листовку, бросает под ноги и по-крейсерски устремляется к чешке. Дико жестикулирует, но Петра лишь улыбается.

И, глядя на это, я понимаю, отчего так залип. Она улыбается, как «та тёлка из Чехии, Надя»[14]. И пусть красотка из «Американского пирога» была шатенкой, а Петра блондинка, но флюиды летят те же. Вся она – из другой реальности, той, на которой нас вырастили.

Той, где тургеневские Аси сменились Надями из «Американского пирога» и мы стали выглядеть стильно, модно; даже пузатые дядьки, влезающие в зауженные джинсы и майки Dolce & Gabbana. Но когда лучшие из нас открывают рты, чтобы изречь фразочки, высосанные из телетитек, университеты и храмы рушатся, обращаясь в прах. Желудочный сок пришёл на смену серому веществу.

Мужик в меховой шапке наконец отстаёт от Петры. Она машет, увидев меня.

– Всё, закончились листовки?

– Да. – Она замечает перемену моего настроения. – Что с тобой?

– Да так…

– Хцеш к нам?

– К вам?

– Прости?

– Вы – это кто?

– А, – Петра смеётся, – я и мои друзья. Квартира тут.

Ответ, кажется, вырывается сам:

– Можно.

Общение с Петрой видится мне более привлекательным, нежели бессонная ночь в автобусе, наполненном перегаром, храпом и вонью грязных носков.

– Давай пройдёмся, – говорю ей.

– Ты из Киеве?

– Нет. Приехал сюда утром. – Умалчиваю с кем. – А раньше жил здесь.

– Из какого места?

– В смысле вообще, да? Из Севастополя. Это Крым.

Рассказываю Петре о Херсонесе, Фиоленте, Балаклаве и двух городских оборонах, заканчиваю Львом Толстым. Мы спускаемся к Арке Дружбы народов, площадка завалена мусором, а после на Европейскую площадь с не разобранной остывающей сценой.

Петра слушает внимательно, улыбаясь, но в конце говорит:

– Почему ты против Евромайдану?

– Я не против, но, – мне хочется быть как бы умным, – Достоевский писал, что есть лишь одно противостояние – добра и зла, и поле боя – душа. А моя бабушка повторяла: «Грех – это то доброе, что сделано не вовремя и не к месту».

– Киев – Европа.

– Кто бы спорил. Но Киево-Печерская лавра стоит напротив музея современного искусства, а он в «Арсенале», где рабочие – пушку видела? – первыми поддержали красную революцию. И мемориал жертвам голодомора рядом с Аллеей воинской славы. Всё здесь увязано воедино.