Арсенал ножей - Гарет Л. Пауэлл

Свернуться в семейный узел. Защита от бурь. Лечить системы.

Видеть сон о Мировом Древе.

Через несколько часов пора будет дать потомкам имена.

Много думать.

Много решать.

Одного можно назвать по капитану.

Теперь у Беспокойной Псины будет четырнадцать механиков.

Восемьдесят четыре руки.

Сто шестьдесят восемь глаз.

Пятьсот четыре пальца.

Не останется неисправленных поломок.

Чиним все.

Все работает.

Всегда работает.

Работа, потом отдых.

Коридоры были нам не по росту. Слишком велики. Рост нимтокцев – два с половиной метра, и все двери и потолки рассчитаны на этот рост. Мы, крадущиеся по темным туннелям «Неуемного зуда», чувствовали себя детишками, забравшимися глухой ночью в пустой дом. Мы даже голос понизили до шепота.

Свет наших фонариков показывал шестиугольное сечение коридора – расширение в середине позволяло строителям корабля расправить на ходу грудные крылья и разминуться со встречным, не помяв ухоженного оперения о гладкие стены.

Напряженные пятнадцать минут пути привели нас в похожее на пещеру расширение коридора. Насколько я мог судить, пол образовывал неправильный овал примерно тридцати пяти шагов в длину и шестнадцати-семнадцати в ширину. Потолок выгибался сводами.

– Отсюда всего два выхода, – заметила Келли. – От дальней стены мы сможем оба держать под прицелом.

– Годится.

Я помахал остальным. В колеблющемся освещении все выглядели измученными, осунувшимися, придавленными недавними потерями, и я предпочел не задумываться, что будет, если я попробую и дальше гнать их вперед.

– Здесь отдохнем, – объявил я.

– Есть.

Келли стала помогать товарищам сбросить груз и устроиться под изогнутой стеной. Переговаривались все тихо, приглушенно, обычных пикировок не возникало, и я понимал, что у людей на душе. Каждый боролся с шоком. Мы лишились корабля – нашего дома и кормильца. У нас погибли друзья. А сами мы очутились в огромном темном подземном лабиринте, полном неведомых опасностей и построенном расой долговязых птиц.

Я опустился на колени рядом с Эддисон:

– Ты как?

Она выразительно взглянула на меня:

– А ты как думаешь?

– Бывало лучше?

– Чертовски лучше. – Она сухо усмехнулась. – Что ты собираешься делать?

– Затихариться и ждать спасателей. А что? Есть срочные дела, о которых я не знаю?

– Не надейся.

Ее лицо, руки и одежда после нашего безумного рывка в машинный отсек и обратно были все в грязи.

– Просто хотелось бы понять, надолго ли мы здесь зависли.

– Самое малое – на несколько дней.

Я сел прямо и стал смотреть наверх. В созерцании пляски теней по потолку пещеры кроется какое-то древнее утешение, даже если «пещера» эта – помещение инопланетного корабля на дальней окраине человеческого космоса.

– Потом проведем разведку, – сказал я, – но пока все устали, нужно отдохнуть.

Я не рассчитывал уснуть. Пол был не из мягких, а в мыслях царила сумятица. Но под непосильной ношей тело иногда просто отключается. Организму нужно время, чтобы собрать и перераспределить силы, вот он и погружает вас в сон – даже если вам кажется, что вы никогда уже не уснете из страха перед встающими в памяти лицами мертвых.

Проснулся я, быть может, час спустя. Тело окоченело на жестком холодном полу, зато адреналин успел уйти из крови, и я стал спокойнее, лучше владел собой. Больше был похож на себя прежнего. На обычного Джонни Шульца.

Я поднялся толчком. Рядом спала Эддисон, пристроив голову на чехол с резаками. Дальтон и Сантос притулились у стены. Не спали только Келли с Бернардом, его фонарик был включен. Бухгалтер хмуро покосился на меня, но ничего не сказал. Келли кивнула.

– Все спокойно, – прошептала она. – Никаких признаков жизни.

– Спасибо.

На самом деле я их и не опасался – корабль семь тысяч лет как пустовал. И все же в темноте коридоров висела почти осязаемая угроза – волосы вставали дыбом от ощущения, что из мрака за тобой следит незримый надзиратель. Да ведь мне редко доводилось сталкиваться с такой чуждой, такой абсолютно кромешной тьмой. Даже в глубинах космоса всегда мерцают звезды, а здесь только камень и металл – и никаких источников света, кроме тех, что мы принесли с собой. Если их выключить, вообще ничего не увидишь.

– Есть приказания? – спросила Келли.

– Приказания? – Я растирал онемевшую шею, еще болевшую после кувырка при первой атаке на «Душу Люси». – Да нет, просто сидим смирно. Теперь я посторожу, а ты поспи. Ждать нам еще чертовски долго.

Сделав глубокий вдох, я снова задумался, сколько лет эти молекулы не бывали в легких живого организма. Говорят, каждый глоток воздуха на Земле содержит атомы, которые когда-то вдыхали современники Шекспира, Цезаря, Эйнштейна. А здешний воздух, надо думать, последний раз выдохнули в агонии умирающие нимтокцы, после того как прикончили своих товарищей. Мысль была не из утешительных. Скорее бы спасатели вытащили нас из этой летучей могилы!

Я как раз собирался об этом заговорить, когда краем глаза уловил движение. Рядом резко вздохнула Келли. Луч ее фонаря развернулся вместе с ружейным стволом, и оба мы разинули рты при виде стоявшей в устье коридора фигуры. За моей спиной захлебнулся вскриком Бернард.

Девочка. Лет одиннадцати или двенадцати. Глаза светятся голубыми искрами.

– О Иисус, – выговорил я. – Люси?

Стать Оной Судак было непросто. Я имею в виду первый раз. Когда я подожгла Пелапатарн и бежала. До того, как «Злая Собака» нашла меня и вернула на суд Общности.

Имя Она Судак я тогда выбрала случайно, вместе с вылепленными заново, измененными чертами, вместе с новой сетчаткой и отпечатками пальцев. Я недолго думала. Не считала это важным. Но имена порой имеют силу. Космос отзывается на них резонансом. И звучание имени определяет, какими людьми мы станем.

Во всяком случае, так объяснила бы Она Судак.

До того как стать ею, я была капитаном Аннелидой Дил, палачом Пелапатарна, – военной преступницей, бежавшей от справедливого возмездия. Я всю жизнь провела в армии, выслуживала чины, пробивала путь через страшные кровопролития десятилетней войны Архипелаго. А потом вдруг попала в штатские. Война кончилась, и вместе с ней исчезла цель жизни. Аннелидой Дил я больше быть не могла, ее пришлось отрезать и отпустить. Отказаться от всего, что делало меня ею.