Крутые мужики на дороге не валяются - Катрин Панколь

Было очень важно вспомнить все, потому что приходил Он раз в две недели, и, упустив какую-нибудь деталь, дети должны были ждать следующего раза, рискуя за этот долгий промежуток все позабыть. Они боялись, что оборвется последняя нить между ними и отцом.

Установленный порядок посещений таил в себе опасность. И девочка сразу это поняла. Нужно быть начеку, а то вдруг Он уйдет окончательно, сотрется из памяти, обернется белым привидением. По воскресеньям нельзя расслабляться, отвлекаться на мелочи, на похождения птички и кота, на братика, забрызгавшего озерной водой отцовский костюм, на липких зеленых петушков, на машинку, застрявшую в углу площадки. Иногда она возвращалась домой грустной и беспокойной.

Она не позволяла себе терять драгоценное время. Ловила Его ласковые взгляды и нежные слова.

Их диалог обрывался на целых две недели.

До очередного воскресенья.

А бывало и по-другому. Мать по обыкновению купала и наряжала их, причесывала, душила за ушком и, довольная результатом, наказывала сидеть смирно. Говорила, что на них приятно смотреть, не дети, а загляденье, чистенькие и послушные. Он придет и увидит, что она прекрасно без него справляется.

Братик с сестричкой сидели на скамье в прихожей, свесив ноги в пустоту, слегка подавшись вперед, в сторону двери. Вот сейчас раздастся звонок и сразу второй. Динь-динь. Они сидели нарядные, причесанные. Аромат туалетной воды постепенно выветривался. А они все ждали.

Ждали.

Они старались не смотреть друг другу в глаза, боясь прочесть в них тот же ставший привычным страх. Пытались думать о другом, забыть, что такое уже случалось, но ничего не могли с собой поделать, и с раннего утра их волновало только это. Они не смели поделиться с матерью своими опасениями. Недобрый взгляд отмывал им уши и коленки, пролезал между пальцами ног и забирался под ногти, тер мочалкой, зубной щеткой, полотенцем, орудовал расческой.

Он придет, повторяли они про себя, обязательно придет, повторяли, не глядя друг другу в глаза.

Братик ерзал на скамейке.

Сестричка приглаживала юбку, поправляла косички.

Они ждали.

Мать ходила взад-вперед, говорила со вздохом: «Какой стыд!»

Они ждали.

Наступал вечер.

Мать приказывала им раздеваться.

Братик молча слезал со скамейки.

Весь побелевший.

Девочка закрывалась на ключ, горько рыдала и с искаженным от злости лицом кидала подушки об стену.

На следующее утро раздавался телефонный звонок. Мать кричала на Него в трубку. Сестричка тоже кричала. Братик отказывался подходить к телефону.

В следующее посещение Он являлся вовремя, приносил подарки, просил прощения, ласкал их. Заказывал вдвое больше эклеров и ледяных эскимо и вдвое дольше катал их на электрических машинках.

А потом наступало новое воскресенье, и, сидя на скамеечке в прихожей, они нервничали и боялись. Их сердца бешено колотились. Страх владел ими без остатка. Они старались не касаться друг друга, чтобы скрыть бешеное биение сердец. Они ждали.

В одно такое воскресенье отец сообщил им, что снова женится.

У Него скоро будет ребенок.

Еще один.

С тех пор они отказывались с Ним встречаться. Не хотели видеть ни Его, ни новую жену, ни другого ребенка.

Больше не ждали Его на скамейке в прихожей.

Не ходили с Ним гулять по воскресеньям.

Не следовали предписанию.

Не принимали Его подарков.

Не читали писем Его жены.

Не смотрели фотографии ребенка, который делал первые шаги на дорожке, бегущей вдоль моря.

Его нового сына.

Братик сказал, что больше не желает знать отца.

А сестричка решила Ему отомстить. В присутствии братика и Недоброго взгляда она объявила отцу войну.

Так просто Он не отделается.

Пианист склоняет голову набок и живописно колдует над клавишами, руками и плечами изображая вдохновенную игру. Вид у него дурацкий. Алан, добросовестно изучив винную карту, заказывает бутылку бордо. Говорит, что его букет бесподобен, что это вино рождается от лозы, растущей особым образом: один ее корень расположен на солнечной стороне, а другой — на тенистой или что-то вроде того. Пробуя вино, Алан как-то странно кривит рот. Со стороны кажется, будто у него нервный тик или вывих челюсти. Помощник сомелье застыл в почтительном ожидании. Наконец лицо Алана расплывается в блаженной улыбке, и вино разливается по бокалам:

— Enjoy you wine[22].

С этими словами помощник ставит бутылку на маленький круглый столик.

Официант приносит крабов. Soft shell crabs[23].

— Enjoy your meal[24], — говорит он, широко улыбаясь.

— Это удивительно вкусно, вот увидишь, — обещает Алан. — Таких крабов подают только в Америке. Их ловят в тот момент, когда они только-только скинули панцирь и еще не успели нарастить новый. Они плещутся у подножия скал, совершенно голые. Это особое искусство — правильно выбрать время ловли. Новый панцирь образуется очень быстро.

Я смотрю на голого краба, и на глаза наворачиваются слезы. Краб — замечательная зверушка. В детстве мы с братом очень интересовались жизнью крабов. Тото приподнимал тяжелые камни, а я всматривалась в песок, стараясь не упустить шустрого зверя. Поймав краба, мы строили ему замок и, вооружившись книгой о ракообразных, наблюдали за ним. Во-первых, у крабов есть сердце. Когда краб встречает крабу, его сердце бешено колотится. Во-вторых, у них голубая кровь. И наконец, у крабов присутствует мозг. Краб — это вам не букашка. Настоящий краб не позволит так просто себя изловить и съесть, будет отбиваться при помощи острых щупальцев, а этот беззащитный краб, совершенно голый… ну не могу я его обидеть.

Пианист барабанит по клавишам, наигрывает очередную дебильную песенку. Алан ритмично жует, восклицая: «Какой сочный! И главное, усилий не требуется, не приходится долго возиться, чтобы добраться до тельца. Таких крабов можно есть целиком, даже на тарелке ничего не остается…»

— Тебе нравится? — интересуется он.

— Трудно сказать, — мямлю я и, елозя крабом по тарелке, пытаюсь прикрыть его салатным листом и ломтиком сладкой репы.

Я вдруг вспоминаю про свой мизинец, такой же беззащитный, как этот несчастный краб, которого я уже ни за что не смогу съесть. Чтобы не обидеть Алана, я старательно поддерживаю беседу, задаю уместные вопросы, показываю, что он мне интересен. Спрашиваю, чем он занимается. Выясняется, что сфера его деятельности — импорт и экспорт. В частности, он закупает во Франции колготки, а потом продает их в Штатах, недорогие колготки, для супермаркетов. Тема колготок мне очень близка. Они у меня все время ползут, постоянно приходится в срочном порядке покупать новые. Я живо интересуюсь спецификой колготочного бизнеса. Алан рассказывает, что доволен своей работой, что она весьма прибыльна. Если повезет, можно заработать двадцать штук за полдня. В офисе он не расстается с телефонной трубкой, все решается по телефону — ни минуты покоя! Зато он сам себе хозяин. Ни от кого не зависит. Может, скажем, в любую минуту уехать в Мэн покататься на яхте. Работать на себя приятнее всего. Компании со сложной иерархической структурой — не для него. В этом я с ним солидарна.