Третье лето Союза «Волшебные штаны» - Энн Брешерс

— Да уж, сразу видно, что мы хорошо знаем свое дело.

Лена подошла к Анник до занятий, уставшая после работы, в грязной рубашке, но тем не менее довольная собой.

— Я дозвонилась в отдел стипендий Школы искусств. Мне сказали, что, если прислать портфолио до пятнадцатого августа, есть шанс получить премию.

Анник широко улыбнулась:

— Отлично.

— Я их предупредила, что отец в ближайшее время заберет депозит, но попросила оставить меня в списке. Теперь мне надо внести деньги до конца месяца.

— Ты сможешь?

— Я буду работать три дополнительные смены. Ненавижу этот ресторан, но платят там хорошо.

Анник хлопнула ее по спине так, что Лена чуть не упала. Наверное, от езды в инвалидной коляске руки становятся сильнее.

— Вот это я и называю бороться, — с воодушевлением произнесла Анник.

— Правда, не факт, что я эту премию получу, — вздохнула Лена. — Им уже прислали более семидесяти портфолио.

Анник разглядывала потолок.

— Что же. Значит, тебе надо сделать нечто из ряда вон выходящее.

После занятий Анник подождала, пока Лена закончит мыть полы.

— У тебя есть свободный час?

Лена подумала, что можно позвонить домой и что-нибудь наврать.

— Конечно. — Если что, Эффи за нее вступится.

— Хочу посмотреть, можешь ли ты рисовать модель дольше, чем двадцать минут, как мы обычно делали. Я посижу, если ты не против? — Анник, казалось, была довольна собственной шуткой.

Лена смутилась:

— А вам не трудно?

— Не говори глупостей, сейчас как раз хороший свет.

Устанавливая мольберт, Лена чувствовала себя неловко: как-то невежливо пялиться на своего учителя целый час. Но, начав рисовать, она увлеклась и не заметила, как пролетели тридцать минут, а по том еще тридцать.

Ощущение неловкости вернулось, когда Анник подъехала посмотреть на готовый рисунок. Она смотрела долго и внимательно. Лена грызла ноготь и ждала.

— Лена?

— Да? — тихо отозвалась Лена.

— Неплохой рисунок.

— Спасибо. — Лена знала, что это не все.

— Но ты не нарисовала мою коляску.

— Коляску?! — Лена не понимала, что имеет в виду Анник, и готова была провалиться сквозь землю.

— Ты решила сделать мой портрет в три четверти, хотя с этого угла хорошо видно инвалидное кресло. Почему?

Лена покраснела.

— Не знаю, — тихо сказала она.

— Не думай, что я хочу тебя смутить. Но дело в том, что коляска стала частью меня, понимаешь? У меня из-за этого самые разнообразные ощущения и переживания, но я не представляю себя без нее. Странно, что ты этого не поняла.

Лена почувствовала себя ужасно. Она-то думала, что Анник огорчится, если она нарисует коляску, и решила избежать двусмысленной, как ей казалось, ситуации.

— А ведь это мог быть отличный портрет, Лена. Я вижу, что это действительно твое: рисовать людей, кропотливо работать. Ты хорошо передаешь детали и сможешь достичь совершенства. — Анник стала совсем серьезной: — Только, знаешь, Лена…

— Да?

— Помни про коляску.

Тибби не любила Лоретту, пока ту не уволили. Не любила, главным образом, потому, что она, Тибби, не имела к ней никакого отношения, но Лоретта всегда вела себя так, словно была и ее няней.

Кроме того, как-то раз Лоретта постирала лучший Тиббин кашемировый свитер, и он сел до такой степени, что не налез бы и на Катрину. Несмотря на все это, когда родители уволили Лоретту, она почувствовала себя виноватой.

— Она тут ни при чем. — Тибби защищала Лоретту, когда мама с папой объявили о своем решении. — Это все я! Это я оставила окно открытым!

Но родители остались непреклонными, и Тибби было ужасно жалко Лоретту.

Тибби сидела в своей комнате, думала о Лоретте и, как ни странно, скучала по ней. Тибби никогда не задумывалась над тем, какой у бывшей няни малышей был легкий характер. Она никогда не обижалась, любую ссору могла обратить в шутку. Она лучше, чем кто бы то ни было, справлялась с Ники и Катриной, когда те вредничали. Мама лишь орала на детей и шлепала их, и Тибби удивлялась, что Элис ничему не научилась от Лоретты.

Как-то ночью Тибби долго не могла заснуть. Она лежала и плакала от жалости к Лоретте, оттого, что ту уволили, а Тибби ей так и не сказала, какая она замечательная.

На следующее утро Тибби нашла адрес Лоретты в маминой записной книжке, заколола волосы крабиками, которые Лоретта подарила ей на позапрошлое Рождество, надела оптимистического вида желтую рубашку, села в машину и поехала в Вашингтон.

Тибби добралась лишь через два с половиной часа (причем полтора часа из них искала дорогу), но, когда увидела Лоретту, поняла, что приехала не зря.

— Тибби! jMi hija! £Como estas? jDios bendiga! jAy mira que Hermosa! jQue suerte verte! Cuentame, сото te va? — восклицала Лоретта по-испански.

Она заплакала от радости, обняла Тибби, словно вернувшуюся после долгой разлуки дочь, и несколько раз поцеловала.

Тибби еще не пришла в себя от изумления, а Лоретта уже тащила ее в маленький домик, где представила всем членам своей многочисленной семьи. Она указала на бледную женщину, сидевшую в углу:

— Она не подниматься. Она, — Лоретта похлопала себя по груди, — инфекция.

Тибби поняла, что это сестра Лоретты, и на душе у нее стало еще тяжелее. Они сели за стол, и Лоретта, все еще сжимая руку Тибби, спрашивала, как себя чувствует Катрина.

— Она очень быстро поправляется. С ней все хорошо, но она по тебе очень скучает, — добавила Тибби и подарила Лоретте фотографию Катрины в шлеме. Лоретта поцеловала снимок и попросила Тибби рассказать про Ники, про то, как идут дела, после чего заволновалась, не стухли ли в холодильнике сосиски. Лоретта все время плакала то от радости, то от грусти и все время что-то говорила по-испански.

Тибби поняла, что Лоретта искренне любит Катрину, любит Ники и даже Тибби, бог знает за что. Ну почему родители избавились от человека, который так искренне и сильно любит их детей? Это нечестно.

Лоретта уговорила Тибби остаться на ужин, за-претила помогать на кухне и удалилась со своей племянницей и другой сестрой. Тибби дали стакан апельсинового сока и усадили перед телевизором. Она глядела на экран, но думала о том, что Лоретта даже словом не обмолвилась о своем увольнении и о ее родителях.

Наконец стол был накрыт, и Лоретта с гордостью сообщила Тибби, что в честь ее приезда они приготовили стейк.

Тибби ужаснулась, но не подала виду. Было очевидно, что в этом доме стейк едят только по большим праздникам. И Тибби принялась жевать мясо со всем воодушевлением, на которое была способна девочка, ставшая вегетарианкой в девять лет.