"А Фелисити-то здесь!" - Жорж Сименон

Она смотрит на него и глазом не моргнув. На ее осунувшемся лице ни одна черта не дрогнула от радости.

— Что вы на это скажете? Вы должны быть довольны.

Она силится улыбнуться, но ее тонкие губы только жалко растягиваются.

— Я довольна. Благодарю вас…

А ему приходится сделать усилие, чтобы открыто не проявить свою радость.

— Я вижу, что вы довольны, очень довольны… И я уверен, что теперь вы поможете мне, чтобы невинность молодого человека, которого вы любите, стала очевидной… Ведь вы его любите, не так ли?

Она отворачивается, конечно, для того, чтобы он не мог видеть ее рот и не заметил, что ей хочется плакать…

— Ну да, вы его любите… Это вполне нормально… Я убежден, что он поправится, вы упадете друг другу в объятия, и, чтобы отблагодарить вас за все, что вы для него сделали…

— Я ничего для него не сделала…

— Пусть так!.. Неважно… Я убежден, повторяю, что вы поженитесь и что у вас будет много детей…

Как он и ожидал, она взрывается. Разве не этого он хотел?

— Вы зверь!.. Зверь!.. Вы самый жестокий человек, самый… самый…

— Потому что я говорю вам, что Жак невиновен?

Эта, казалось бы, такая простая фраза поражает Фелиси, несмотря на ее гнев, она понимает, что была не права, но уже слишком поздно, и не знает, что сказать; она несчастлива, совершенно растеряна.

— Вы не верите этому… Вы просто хотите заставить меня проболтаться… С того момента, как вы явились сюда…

— Когда вы в последний раз видели Петийона?

— Сегодня утром…

— А до этого?..

Она не отвечает; Мегрэ демонстративно отворачивается и смотрит в сад, на беседку из зелени, на этот выкрашенный зеленой краской стол, на котором в одно прекрасное утро стояли графинчик спиртного и две рюмки. Она знает, о чем он думает.

— Я вам ничего не скажу…

— Знаю. Вы повторяете то же самое по меньшей мере двадцать раз, так что это становится похожим на бормотание причетника в церкви… К счастью, мы нашли деньги…

— Почему «к счастью»?

— Вот видите, вы уже заинтересовались?.. Когда Петийон уехал из «Мыса Горн» год тому назад, он был в ссоре со своим дядей, не так ли?

— Они не ладили, но…

— И значит, он с тех пор сюда не возвращался…

Она пытается угадать, к чему он теперь клонит. Мегрэ чувствует усилия ее мысли.

— И вы его с тех пор не видели! — роняет наконец Мегрэ. — Или, точнее, вы с ним не разговаривали. Иначе вы, конечно, сказали бы ему, что мебель в комнате сменили…

Она чует опасность, таящуюся за этими коварными вопросами. Боже! Как все-таки трудно защищаться от этого невозмутимого человека, который курит свою трубку, обволакивая Фелиси отеческим взглядом! Она его ненавидит! Да, ненавидит! Никто еще не заставлял ее так страдать, как этот комиссар, который не дает ей ни секунды передышки и говорит самые неожиданные вещи ровным голосом, не переставая потягивать свою трубку.

— Вы не были его любовницей, Фелиси…

Сказать «да»? Или сказать «нет»? К чему все это приведет?

— Если бы вы были его любовницей, вы бы продолжали с ним видеться, потому что его ссора с дядей не имела никакого отношения к вашей любви. Вы бы сказали ему о том, что старик перебрался в свою комнату… Петийон узнал бы таким образом, что деньги уже не в комнате, а в чулане… Слушайте меня внимательно… Зная это, он не пошел бы в комнату, где бог знает почему был принужден убить своего дядю…

— Это неправда…

— Значит, вы не были его любовницей?..

— Нет…

— У вас не было с ним никаких отношений?

— Нет…

— Он не знал, что вы его любите?

— Не знал…

Мегрэ не пытается скрыть довольную улыбку.

— Так вот, детка, кажется, в первый раз с самого начала этого следствия вы мне не лжете… Видите ли, я с самого начала понял эту любовную историю… У вас, девочка, в жизни не было ничего особенно хорошего… И вот за неимением чего-нибудь существенного, действительного вы создавали себе действительность в своих мечтах… Вы стали не маленькой Фелиси, служанкой старого мсье Лапи, а всеми чудесными героинями из романов, которые вы читали… Деревянная Нога в вашем воображении уже не был просто прижимистым хозяином, а, как в лучших популярных романах, вы становились плодом его греха… Не краснейте… Вам нужны были прекрасные вымыслы, хотя бы для того, чтобы рассказывать их вашей подруге Леонтине и заносить их себе в записную книжку… Как только в доме появился мужчина, вы мысленно превратились в его возлюбленную, вы переживали большую любовь, а бедный парень, бьюсь об заклад, об этом и не подозревал… Я точно так же могу поклясться, что управляющий Форрентен никогда не обращал на вас внимания, но его козлиная бородка помогла вам превратить его в сатира…

На секунду по губам Фелиси пробежала улыбка. Но она быстро исчезла, и лицо ее снова приняло недовольное выражение.

— К чему вы клоните?

Он признается:

— Еще не знаю, но скоро буду знать благодаря кладу, который мы обнаружили… Теперь я вас кое о чем попрошу… Люди, которые ищут эти деньги и которым они так нужны, что ради них готовы рисковать всем, конечно, ни перед чем не остановятся. Эта простая мысль о перенесенной из комнаты в комнату мебели может им тоже прийти в голову. Я не хотел бы, чтобы вы оставались здесь одна сегодня ночью… Как бы вы меня ни ненавидели, я все-таки прошу у вас разрешения провести сегодняшнюю ночь в этом доме… Вы можете запереться у себя в комнате… Что у вас на обед?

— Кровяная колбаса, и я хотела сделать картофельное пюре…

— Отлично… Пригласите меня… Я только съезжу в Оржеваль кое-кого проинструктировать и вернусь… Договорились?

— Если хотите!

— Улыбнитесь!

— Нет…

Он сует банковые билеты в карман, идет за велосипедом, стоящим около погреба, заодно наливает себе стакан вина, и в тот момент, когда он садится на машину, она бросает ему:

— А я все-таки вас ненавижу!

Он оборачивается, широко улыбаясь:

— А я вас обожаю, Фелиси!

Половина седьмого вечера. Приблизительно в это время Мегрэ садится на велосипед у входа в «Мыс Горн» и оборачивается, чтобы бросить стоящей на пороге Фелиси:

— А я вас обожаю.

В Безье, в комиссариате полиции, где окно широко открыто, раздается телефонный звонок. Кабинет пуст. Арсен Вадибер, секретарь комиссара, который, сняв тужурку, следит за ходом партии в шары, разыгрываемой в тени платанов, поворачивается к зарешеченному окну, за которым злобно продолжает звонить телефон.