Сидни Шелдон. Если наступит завтра-2 - Тилли Бэгшоу

Еще один вопль. На этот раз в нем слышался страх.

Хорошенького понемножку!

Блейк ворвался в комнату. Трейси лежала на кровати, на пропитанных кровью простыне и матраце. Побелевшая от ужаса Мэри в панике суетилась возле нее.

– Иисусе! – пробормотал Блейк.

– Мне так жаль, – со слезами выдохнула доула. – Я не знаю, что делать… Конечно, кровотечение допустимо. Но…

Блейк оттолкнул девушку, подхватил Трейси на руки и поковылял к двери.

– Если она или ребенок умрет, это будет на вашей совести.

Трейси лежала на полу самолета. «Боинг-747» компании «Эр Франс» летел в Амстердам и попал в зону турбулентности. Его немилосердно трясло. Должно быть, бушевала гроза. Ей нужно было что-то сделать. Украсть бриллианты? Она не могла все помнить…

По лицу струился пот. И тут боль снова настигла ее. Не боль. Мука. Словно кто-то резал ее зазубренным кухонным ножом. Она отчаянно вскрикнула.

Блейк, сидевший за рулем грузовика, едва сдерживал слезы.

– Все хорошо, милая, – сказал он. – Мы почти на месте.

Трейси была в белой комнате, окруженная голосами.

Тюремный доктор в Луизиане:

– Порезы и синяки – это плохо, но все заживет. Хуже, что она потеряла ребенка.

Ее мать, по телефону, в ту ночь, когда умерла:

– Я люблю тебя, Трейси.

Джеф в их амстердамском доме, кричит на нее:

– Ради бога, Трейси, открой глаза! Как давно ты в таком состоянии?

– Как давно она в таком состоянии? – сердито спросил молодой доктор у Блейка.

– Воды отошли почти четыре часа назад.

– Четыре?

На какой-то момент Блейк подумал, что доктор сейчас его ударит.

– Какого черта вы ждали так долго?

– Я не понимал, что происходит. Я не… – Слова застряли в горле старого ковбоя.

Трейси уже везли на каталке в операционную. Она что-то кричала в бреду. Звала кого-то по имени Джеф.

– Она выживет?

Доктор отвел взгляд.

– Не знаю. Она потеряла слишком много крови. Есть признаки эклампсии.

– Но она будет жить, верно? – с надеждой спросил Блейк. – И ребенок…

– Ребенок должен выжить. Простите, мне пора.

Боль, терзавшая ее, внезапно исчезла.

Трейси не боялась, она готова умереть, готова снова увидеть мать. Ее наполняло необычайное чувство покоя.

Она слышала доктора. Ее ребенок будет жить. И это главное.

Эми.

Последней мыслью было воспоминание о Джефе. О том, как сильно она его любит. Узнает ли он когда-нибудь, что у него есть дочь? Будет ли ее искать?

«Сейчас от меня ничего не зависит. Пора отпустить ситуацию».

Блейк разрыдался на плече у молодого доктора.

– Мне не стоило кричать на вас, – сказал тот. – Во всем этом нет вашей вины.

– Есть. Мне следовало настоять, сразу же привезти ее в больницу.

– Задним умом мы все крепки, мистер Картер. Главное – вы доставили ее сюда. И спасли ей жизнь.

Блейк повернулся к Трейси. Она еще не отошла от наркоза после экстренного кесарева сечения – к тому же ей понадобилось переливание крови, пока ее зашивали, – и теперь только начинала шевелиться. Ребенка отнесли в реанимацию, но доктор заверил Блейка, что все выглядит неплохо.

– Мой ребенок, – слабо пролепетала Трейси, не открывая глаз.

– Прекрасно, миссис Шмидт. Попытайтесь еще немного отдохнуть.

– Где она? – настаивала Трейси. – Я хочу видеть свою дочь.

Доктор улыбнулся Блейку.

– Сами скажете или позволите мне?

Трейси в страхе приподняла голову:

– Что случилось? Она в порядке? Где Эми?

– Возможно, вы выберете другое имя? – улыбнувшись, предложил Блейк.

Вошедшая медсестра держала на руках спеленутого младенца. Просияв, она отдала сверток Трейси:

– Поздравляю, миссис Шмидт. У вас мальчик!

Париж

Восемь лет спустя

Инспектор Интерпола Жан Риццо всматривался в черное распухшее лицо задушенной девушки. Задушенной или погибшей от передозировки. Героин. Огромное количество. Следы от уколов бежали по рукам, настоящая наступающая армия красных точек, вестников смерти. Юбка задрана до бедер, трусиков нет, ноги гротескно раскинуты.

– Он таким образом уложил ее после смерти?

Это не было вопросом. Инспектор Жан Риццо знал, как действует убийца. Но патологоанатом все равно кивнул.

– Изнасилована?

– Трудно сказать. Много вагинальных потертостей, но при ее работе…

Девушка была проституткой. Как все остальные жертвы.

«Нужно прекратить называть ее девушкой, – упрекнул себя Риццо и сверился с заметками. – Алисса. Ее звали Алисса».

– Никаких следов спермы?

Патологоанатом покачал головой:

– Нет ничего. Ни отпечатков, ни слюны, ни волос. Ногти срезаны. Мы продолжаем искать, но…

«Но мы ничего не найдем. Я точно знаю».

Это еще один из фирменных знаков убийцы. Он обрезал ногти девушкам после их смерти, в основном чтобы удалить все следы ДНК, если те пытались сопротивляться. Но кроме этого было еще что-то. Парень был помешан на аккуратности. Он раскладывал свои жертвы в унизительных сексуальных позах, но обязательно расчесывал волосы, обрезал ногти и оставлял сцену преступления идеально чистой. Даже застилал постели и выбрасывал мусор. И всегда оставлял рядом с трупом Библию.

Сегодня он выбрал стихи из Послания к римлянам: «Ибо открывается гнев Божий с неба на всякое нечестие и неправду человеков, подавляющих истину неправдою».

Одиннадцать убийств за девять лет в десяти различных городах. Полицейские шести стран тратили миллионы долларов и уйму времени, пытаясь поймать ублюдка. И куда это их привело? Никуда.

– Где-то среди них живет чистоплотный христианин, ненавидящий проституток, и смеется над полицией, просто задыхается от хохота.

Жан Риццо выглянул в окно. Было дождливое апрельское утро, и вид из убогой однокомнатной квартирки Алиссы Арман был гнетущим. Алисса жила в ашелеме – социальном жилье, – в неблагополучном северном предместье Парижа Корбей-Эссоне. Безработица здесь превышала пятьдесят процентов, повсюду валялись использованные шприцы. Под окном Алиссы находился заваленный мусором двор, серый бетонный забор которого был покрыт граффити. Компания озлобленных молодых людей скрывалась от дождя в дверном проеме и курила травку. Через несколько часов они перейдут на что-то покрепче, если хватит денег. Или направятся в метро, вооруженные ножами, терроризируя белых соседей побогаче, чтобы хватило на очередную дозу наркоты.