Лабиринт Фавна - Гильермо Дель Торо

Офелия пошарила в торбе.

Ничего.

Сунула руку в карман пальто – и там нашелся мелок.

Шаги Бледного Человека звучали все ближе. Офелия со страху так стиснула мелок, что он сломался пополам. Она еле удержала в руке меньшую половинку.

Бледный Человек показался из-за угла. Он поднял руку и нашел взглядом Офелию. Вот она где! До чего же он любил, когда дети убегают! Догонять добычу еще приятнее, чем убивать.

Фея в ужасе защебетала, но не улетела. Офелия влезла на спинку стула, чтобы дотянуться до потолка.

Все ближе, ближе… Бледный Человек пошатывался, переставляя костлявые ноги. Глаза на ладонях зловеще сверкали.

Офелия с трудом начертила на сводчатом потолке квадрат и стала толкать из последних сил. Наконец нарисованный люк открылся. Офелия подпрыгнула, уцепилась за край дыры, и спинка стула ушла из-под ног. У Офелии никак не получалось подтянуться, спасаясь от ужасных рук. Ногти Бледного Человека царапнули по ее ногам, но, стараясь схватить Офелию, он перестал ее видеть, и она все-таки выползла на пыльный пол чердака. Офелия захлопнула крышку люка. От спасительного рисунка осталась только тоненькая светящаяся черта.

Офелия вскочила.

Из-под пола донесся протяжный стон голодного окровавленного рта. Офелия чувствовала, как Бледный Человек бьется снизу о половицы. Самые страшные чудовища всегда подстерегают внизу, от них сотрясается земля, когда так хочется, чтобы она была прочной и надежной.

Вся дрожа, Офелия села на кровать и поджала ноги. Фея опустилась ей на плечо. Тепло крошечного тельца и утешало, и обвиняло. Ведь из-за того, что Офелия нарушила запрет, погибли сестры феи.

Последний глухой удар из-под пола.

А потом… наконец-то… тишина.

На рассвете Педро привел Мерседес и доктора Феррейро на ту полянку у ручья, где они с ним встретились. Ярко сияло солнце, свежий ветер обещал новое начало, и Педро был полон уверенности.

– Скоро подойдет подкрепление из Хаки. Полсотни человек, а то и больше. – В голосе у него не было ни сомнения, ни страха, несмотря на черное отчаяние, которое все они видели вчера на лице Француза. – Тогда мы с Видалем поборемся на равных!

Феррейро уже замечал раньше: новый день дарит силы даже после самой беспросветной ночи. Иногда воодушевления хватает надолго, но чаще оно угасает к закату. Сам Феррейро еще не пришел в себя после ампутации. Столько боли, отчаяние раненого и его товарищей, собственная беспомощность…

– Поборетесь, и что дальше? – не сдержался доктор. – Убьете Видаля – пришлют другого, ничем не лучше. Того убьете – пришлют еще и еще…

В своей жизни Феррейро видел слишком много разбитых надежд. Неужели он правда прожил всего сорок восемь лет? А чувствовал себя тысячелетним. Он устал от молодых, которые рвутся в бой, пусть даже и за хорошее дело.

Педро на вопрос не ответил. Только посмотрел на Феррейро, такой молодой и отважный. Что он видит перед собой? Просто жалкого старика, наверное.

– Вам не победить! – сорвался Феррейро. – У вас мало оружия, нет надежного убежища! Все вы кончите так же, как Француз, если не хуже.

Встав на колени у ручья, он стал отмывать от крови хирургическую пилу и скальпель. Наверняка инструменты очень скоро снова ему понадобятся. Вода в ручье леденила руки. Холодная, как этот мир.

– Куда вам набирать еще людей? Тем, что есть, не хватает еды! И лекарств!

Педро молчал. Его товарищи поодаль собирали хворост и все, что лес может дать людям.

– Америка, Россия, Англия… Нам помогут, – сказал наконец Педро. – Как только победят в великой войне против немецких фашистов, они помогут нам побить фашистов здесь, в Испании. Франко поддержал Гитлера, а мы поддержали союзников. Много наших погибло, помогая Сопротивлению. Мы саботировали работу вольфрамовых рудников в Галисии, необходимую для производства немецкого оружия… Думаете, союзники об этом забудут?

Феррейро выпрямился и начал складывать хирургические инструменты в чемоданчик. Да, вполне возможно, что забудут. Он страшно устал и злился. Может быть, злился как раз из-за усталости и безнадежности. «И еще из-за страха», – напомнил он себе. Страха, что добро никогда не побеждает. Можно только ненадолго отогнать зло.

– А как же Мерседес? – Нет, он не мог замолчать, хотя собственный голос невыносимо раздражал. – Если ты правда ее любишь, то уйдешь вместе с ней за границу. Ваша война проиграна!

Педро наклонил голову, как будто прислушиваясь – отзовется ли что-нибудь в душе на эти слова. Потом снова посмотрел на Феррейро:

– Доктор, я остаюсь. У меня нет выбора.

И голос, и лицо у него были одинаково решительными. Ни следа сомнений и страха.

В молодости мы воображаем, что бессмертны. Или просто еще не думаем о смерти?

Педро ушел позвать Мерседес. Феррейро смотрел ему в спину. Был ли я таким когда-нибудь? Нет. А может, и да. В детстве, когда весь мир был черно-белым и в нем существовали добро и зло. Когда же все стало таким сложным? Или это не мир усложнился, а истерзанная душа доктора стала его воспринимать по-другому?

Пока Педро разговаривал с Феррейро, Мерседес собирала ягоды. Лес так щедр к тем, кто его уважает. Мерседес не боялась леса, даже когда была совсем маленькой и мама пугала ее сказками о леших, водяных и ведьмах. А для нее лес означал убежище, пропитание и жизнь… Вот и неудивительно, что теперь лес защищает ее брата. Педро стал совсем взрослым. Как будто из них двоих он – старший. Может, и правда, подумала Мерседес, глядя, как он идет к ней.

– Сестренка, тебе пора.

Он положил ей руку на плечо. Жест выдал чувства, которые он сумел не показать голосом. Мерседес протянула ему ключ от амбара. Она стащила ключ накануне из ящика в столе, когда убиралась в комнате капитана.

– Подождите несколько дней, – предупредила Мерседес. – Если пойдете сейчас, ему только того и надо.

Брат взял ключ и победно улыбнулся. Он сейчас не казался взрослым – перед ней был тот азартный мальчишка, каким его помнила Мерседес.

– Не волнуйся, я буду осторожен.

Он обнял ее за плечи и поцеловал в щеку.

Буду осторожен… Да он никогда в жизни не бывал осторожен! Он не знает, что означает это слово. Мерседес сжала его руку, стараясь продлить драгоценное мгновение. Только тем все они и живы еще: украденными мгновениями.

– Я трусиха, – прошептала она.

У Педро сделалось такое удивленное лицо, что ей захотелось улыбнуться.

– Неправда!

– Правда. Трусиха… Живу рядом с этим зверем, стираю его белье, стелю ему постель, готовлю еду… Что, если доктор прав и нам не победить?

Педро долго молчал и наконец кивнул, как будто признавая такую возможность.