ЮлиАнна - Зульфия Талыбова

выносить «живых» детей. Они для нее незнакомы, странны, страшны и непонятны – как в детдоме.

– Поэтому мне надо было молчать, чтобы она, ни дай бог, не испугалась?! Да я себя человеком не чувствовала! А ее дополнительной конечностью или органом для слива всего плохого! Ей было невдомёк, что я живая, со своими желаниями, а не кусок пластилина!

– Она ломала вас, чтобы самой не умереть.

– Очень трогательно! Только вот я не нанималась! И уж точно не виновата, что ей не повезло!

– Нет, Юля, ты не виновата. Просто так сложилось. Я это говорю не для того, чтобы ты прощала ее…

– Она прощения не попросит! – вспомнила Юля слова матери. – Я буду виновата всю жизнь за то, что не такая, какой она себе придумала! Я ее ненавижу!

Лицо у Юли буквально горело. Вспотевшая, красная, крепко стиснув зубы, она сидела напротив дедушки и, шумно дыша, уставилась в окно. Тело ее все сжалось, а руки скрестились на груди, словно преграда от слов.

– Я просто хочу, чтобы ты поняла, зачем она так себя ведёт и перестала надеяться, что она станет другой. Ты ведь где-то глубоко внутри надеешься на это.

Юля задумалась. А ведь и правда, чего только она не делала для улыбки бабули! А той все было мало! Она и училась на пятёрки, на кружки и секции ходила до изнеможения, лишь бы доказать, что она способная, и ее есть за, что любить. Но все это катилось в бездонную яму, которой руководила прожорливая бабка. И после всех успехов Юли, в ее шестнадцатилетие, она небрежно фыркнула соседке – «Зачем ей учиться? Замуж пойдет после школы! Только на это мозгов и хватит!».

Да даже если Юля завоюет весь мир, бабушке будет мало! Она все растопчет, все обесценит. Тогда к чему так над собою издеваться?! Это ли не то самое терпение, которым и занимается дедуля всю жизнь, живя с такой супругой?

Юля опешила: она сама такая же! И опять ей ещё сильнее захотелось убежать из этого дома.

– Пойми, Юля, она никогда не похвалит тебя. Ты стараешься, чтобы любили, а она не может. Точнее ее искажённая «любовь» так проявляется: она жаждала приручить, выдрессировать, но не смогла, потому что люди не скот. Ваши желания не совпадают, ваши представления о том, что такое любовь противоположны. Тебе такая «любовь», вернее нелюбовь, не нужна, а она другой дать не может. – пытался объяснить дедушка.

– Так пусть и заведёт козу! Будет любовь до гроба! Но я все равно не понимаю, если ты такой мудрый, что же сам не уходишь?! Выходит, тебе нужна именно такая «любовь»?! Вернее, насилие и издевательство! – Это никак не могло уложиться в Юлиной голове: оказывается дедушка просто наблюдал и набирался мудрости, которую сейчас и преподносит внучке!

– Да я и сам не знаю, – признался дедушка. – Наверное, всё-таки дело в привычке. Почти сорок пять лет вместе! Без нее никак! Хоть и орёт постоянно, но такой родной этот крик. Тишина хуже.

Юля вспомнила слова Лёши о жёнах и матери.

«Весело, весело, весело, а потом тишина. Лучше бы кричала».

– Я поняла. Вы оба психи! – она вскочила из-за стола, надела куртку и вышла из дома, громко хлопнув дверью.

11 глава

Юля спешила поделиться с Лёшей своими умозаключениями. Но друг все не появлялся. Она просидела на их общей лавочке почти час; наконец, к ней подошёл мальчонка лет восьми с чумазым лицом, легонькой одежонке, совсем не по сезону, и в огромных резиновых сапогах. Юля все смотрела на эти сапоги и, представив, где мальчишка лазил в них, раз они такие грязнючие, скривила лицо от омерзения.

– А ты Лешку ждёшь? – спросил мальчик, расковыривая грязным пальцем прыщик прямо у себя под носом.

– Ну, жду, – нехотя кивнула Юля. – Тебе-то что?!

– А он в запой ушёл! – громко и уверенно отчеканил мальчик.

Юля недоверчиво и почему-то стыдливо взглянула на него. Ей не хотелось, чтобы этот маленький беспризорник думал, что она дружит с каким-то алкашом. Да и вряд ли восьмилетний знал, о чем говорил, но, не заметив на его лице ни намека на шутку, она поняла, что малец был честен.

– Ясно. – Тихо произнесла она. – И надолго? Не знаешь, когда вернётся? – С надеждой спросила Юля.

– Может, на неделю! – пожал плечами малец.

Она тяжело вздохнула, нехотя встала со скамейки, отряхнула джинсы и пошла домой, напоследок небрежно бросив мальчонке:

– Спасибо!

… Юля вставила ключ в замочную скважину, но дверь была открыта. Тревога захватила сердце: бабушка дома. Только бы в хорошем настроении со смены пришла. Уже пару недель, как ее график изменился, и она работала по двенадцать часов, а не целые сутки, как прежде. Юле это не особо нравилось.

Она вошла, бесшумно ступая, сняла куртку и сразу направилась к себе в комнату.

– О, припёрлась!

Юля застыла на месте: опять концерт.

– Ты где шлялась? – Анастасия Николаевна появилась внезапно и заслонила собой коридор.

– Гуляла. Каникулы же, – тихо ответила Юля. Она боком протиснулась мимо бабушки и юркнула к себе.

Закрыла за собой дверь и села на кровать. Бабуля не преследовала ее. Удивительно! Но через пару минут она услышала, как ведьма жалуется деду на своих непутёвых внучку и дочь.

Юля с облегчением выдохнула: ничего нового.

Она взглянула на стол.

Жутковато представлять, что на нём нашли тело мёртвой мамы, а она, живая лежала сверху и плакала. Как сильно это ужасное событие въелось в ее сознание, раз в настоящей жизни она вновь и вновь пытается его воспроизвести. В точности, как Лёша со своими женами. Зачем она это делает? Зачем пытается воспроизвести прошлое в настоящем? Чтобы что?

Маму все равно не вернуть. А, может, ей хочется просто бесконечно плакать и горевать по этому поводу? Но это неправильно! Что же сделать с той месячной малышкой, чтобы она перестала плакать?

– Пожалеть! – громко вслух произнесла Юля.

Лёша был прав, как бы она ни противилась его словам.

Но как это возможно, она ведь выросла?Саму себя пожалеть? Легко сказать «пожалей себя сама». Но как?

Она подошла к столу, забралась на него, уселась лицом к окну. В голове проскочила мысль: что за ерунду она затеяла?! Нужно отключить на время мозги и погрузиться в ощущения. Юля закрыла глаза, скрестила руки, положила себе на плечи и опустила голову, легонько поглаживая себя по плечам и медленно покачиваясь вперёд-назад. Вдруг она ощутила стеснение в горле, ей даже стало тяжело дышать. Что-то пыталось вырваться из него,