Убийство на Неглинной - Фридрих Незнанский

– Далась вам эта кассета! – буркнул Щербина.

– Не понял, Петр Григорьевич, – не поворачиваясь к собеседнику, жестко сказал Турецкий. – У вас имеются веские соображения против?

Щербина промолчал.

– В таком случае давайте остановимся у ближайшего телефона-автомата. Номер помните?

– Он в деле, – хмуро ответил Щербина, и Турецкий увидел, как на шее молодого следователя выступили малиновые пятна. Значит, ему еще свойственно чувство стыда, подумал Александр Борисович, но отказался от снисхождения.

– Жаль. Я бы такой номер телефона постоянно в голове держал. Что ж, едем в прокуратуру. Начнем танцевать от печки. – И отвернулся.

Щербина словно бы помедлил и, вздохнув, тронул машину.

Все оказалось достаточно просто. Квартира опечатана не была, поскольку днем, буквально через несколько часов после убийства брата, но еще, разумеется, ничего об этом не зная, из Луги, от дочки, вернулась Настасья Ильинична. О смерти Василия она узнала из вечернего сообщения «Петербургских новостей». Очнувшись после обморока и приняв солидную дозу валерьянки, валокордина и еще черт-те каких лекарств, принялась она названивать по немногим известным ей телефонам. Но, кроме сказанного по телевизору, никто так и не смог ей ничего толком объяснить. Только на другой день, дозвонившись до мэрии, смогла узнать, наконец, в каком морге находится брат и в какой больнице раненая невестка. Сказали также, чтоб о похоронах она себе голову не ломала, брат был государственным человеком, оно о нем и позаботится, ну а об остальном известят. В том смысле, когда похороны.

К невестке, к Веронике Моисеевне, Настасью не пустили, сказали, еще рано. А про брата все молчат, хотя время идет и, по православному обычаю, пора бы уже тело предать земле.

Все это Настасья Ильинична, оказавшаяся женщиной общительной и разговорчивой, одним махом сообщила Турецкому. Начал-то разговор Щербина, а потом охотно передал трубку Александру Борисовичу. Он заварил кашу, вот пусть, мол, сам потом и расхлебывает. Умыл руки молодой питерский следователь, ввязываться в крупные игры с начальством – не в его интересах. Да и не по чину, если быть честным перед собой.

Турецкий же, побеседовав с пожилой, видно, женщиной и сообщив ей, что Вероника уже пришла в себя и ее можно навестить, на что сестрица, заохав, решила, что надо бы сбегать к невестке-то, покушать принести домашнего, сказал, что торопиться не нужно, а вот он, с ее разрешения, подъехал бы, чтоб решить один небольшой, но очень важный вопрос. Возражений не последовало, и Турецкий обернулся к Щербине: как он, намерен сопровождать?

Следователь помялся и заметил, что, наверное, было бы правильно поставить об этом в известность руководство. Турецкий на это возразил, что никаких постановлений петербургского правительства ни отменять, ни нарушать не собирается. Тем более – производить теперь без необходимых санкций вскрытие чужой квартиры. Он предлагает навестить вполне конкретную гражданку Михайлову, или как там ее, Настасью Ильиничну, чтобы допросить ее и произвести в ее присутствии выемку вещдока. Есть ли тут какое-то нарушение? Чрезмерный формализм, добавил он, чаще всего губит дело.

– Захватите лучше бланки протокола о производстве выемки, – и добавил больше для себя самого: – Если нас никто не опередил.

После этого он позвонил Гоголеву.

– Виктор Петрович, личная просьба, подкинь, пожалуйста, по адресу… – Турецкий продиктовал адрес Михайлова, – хорошего специалиста-технаря, чтоб с телефоном повозился. На часок, не больше. Мы сейчас со следователем туда подскочим, есть желание одну мысль проверить. Сделаешь? Спасибо… Ну, вы как? – с усмешкой взглянул на Щербину. – Решились? Нет?

– А! – с каким-то веселым отчаянием вдруг махнул тот рукой. – Поехали!

– Вот и правильно, семь бед – один ответ…

Настасья Ильинична оказалась действительно женщиной пожилой, но достаточно бодрой для своих шестидесяти с чем-то лет, а уж сообразительной, так совсем по-молодому. Все поняла буквально с двух слов, провела в кабинет брата и показала на аппарат. Сообщила также, что обучилась им пользоваться – включать, выключать записи звонков и разговоров, – а вот стирал все записи сам брат. Без него никому не дозволялось. Это, последнее, вселяло надежду.

Приехавший специалист вообще не нуждался в объяснениях. Он быстро перекрутил пленку и включил воспроизведение записей.

Послышался глуховатый голос, спрашивающий, кто звонит. Турецкий, скосив глаза на женщину, увидел, как она вздрогнула. И было от чего: вот так, неожиданно, после смерти брата услышать вдруг его голос… Далее пошел деловой разговор о каком-то совещании, назначенном в неудобное для собеседника время. Михайлов лениво отшучивался, абонент напирал на то, что будет отсутствовать Игорь Васильевич. Турецкому-то было все равно, зато он увидел достаточно заинтересованный взгляд Щербины, похоже, знал, о ком речь.

Потом последовали еще два-три ничего особо не значащих для Турецкого разговоров. Из всего сказанного он понял лишь одно: все эти звонки были утренними. Значит, вечерние и более ранние Михайлов стер. Жаль, там могла быть интересная информация…

И наконец… Александр сразу узнал протяжное «Алло» Вероники и сделал знак технарю остановить воспроизведение.

– Настасья Ильинична, – повернулся он к женщине и, взяв ее под локоть, повел к двери, – я уже знаю из рассказа Вероники Моисеевны, о чем пойдет дальше речь. К сожалению или к счастью – это не для женских ушей. Я прошу вас не заставлять нас, мужиков, краснеть перед вами. Через минуту я вас приглашу.

Он закрыл дверь и кивнул специалисту: включайте.

Вероника была права: редкой женщине дано выслушать подобное. Но занимало его сейчас совершенно иное – голос, интонации, слова. Да, уже после нескольких матерных фраз Турецкий отчетливо узнал этот наглый тон, этот дебильно-яркий словарь. Именно этот человек, которого Рафалович назвал Рыжим, примерно в таком же духе «беседовал» с Турецким вчера ночью, и теперь Александр Борисович слышал, какой ушат с дерьмом был предназначен вице-губернатору. Хорошая получилась запись. Качественная. Ефим Юльевич будет некоторым образом шокирован. Цены нет этой записи.

– Ну, все, – махнул рукой Турецкий, не дожидаясь окончания «монолога». – Настасья Ильинична, можно вас попросить? – и когда женщина вошла, закончил: – Как я и предполагал, это именно то, что нам позарез необходимо. Петр Григорьевич, оформите протокол изъятия вещественного доказательства. А вы, Настасья Ильинична, сделайте одолжение, попросите зайти на минутку парочку ваших соседей. Чтоб все было по закону.

По просьбе Турецкого специалист развинтил и проверил аппарат, так сказать, «на вшивость», но ничего, слава богу, не обнаружил. Пока он этим занимался, «важняк», отведя Щербину в сторону, предложил ему дать задание криминалистам внимательнейшим образом «прокачать» с той же целью расстрелянный автомобиль Михайлова. На недоуменный взгляд следователя негромко ответил:

– Может быть, вам еще не приходилось иметь дело с подобной техникой, а у меня имеется опыт на этот счет. И довольно горький.