Издержки богемной жизни - Анна Данилова

Она вернулась в переднюю, села на чемодан и запричитала:

– Что я такое говорю?! До чего я докатилась?! Я веду себя как простая баба, которая застукала своего мужа и теперь бесится от ревности, боли и унижения! И как могло случиться, что я возненавидела тебя, Марк? Я же любила тебя всем сердцем… Как ты мог? Как мог?!

Она достала платок и шумно высморкалась. Как раз в эту минуту раздался звонок в дверь. Рита тяжело поднялась с чемодана и пошла открывать. Пришел Павел. Увидев ее опухшее от слез лицо, он спросил взглядом – что случилось? Но, когда она отвернулась, он понял, что в его отсутствие произошла семейная сцена.

– Как вкусно пахнет, – сказал он, голодный, разуваясь и проходя в гостиную. – Где Марк?

– Я здесь, – Марк появился за его спиной. – Пойдем, поужинаем, а то я все котлеты съем.

Приход Павла немного привел Марка в чувство, и ему стало стыдно за то, в каком виде Павел нашел Риту, и неизвестно еще, последует ли продолжение их ссоры. Такого с ними еще никогда не бывало.

– Павел, внизу еще стоит машина? Та, на которой ты приехал? – спросила Рита.

– Конечно, стоит. Водителя, правда, нет, думаю, он отошел, чтобы где-нибудь поужинать… кстати, не вздумай звать его ко мне домой. Соблюдай субординацию. Если тебе нужна машина, позвони, и он через минуту будет за рулем. Ты куда-то собралась?

Он вдруг заметил огромный чемодан в передней. Интересно, подумал он, как же я не увидел его, войдя в переднюю? Он видел только Риту, ее заплаканное лицо. Он вдруг представил себе, что Марка нет. Его нет и не было, Рита всегда была его женой, она принадлежит только ему! Он открывал бы дверь своим ключом (на сей раз он, проявив деликатность и такт, позвонил, чтобы не застать супругов врасплох, мало ли чем они могли заниматься в его отсутствие; оказалось, они поругались), Рита, услышав звон ключей, выходила бы его встречать. Мечта идиота! Форменного идиота. И как он только мог такое предположить? Даже если Рита и бросит своего мужа, то вряд ли очень скоро воспылает страстью к другому мужчине: она, по его мнению, будет травмирована разводом с Марком и станет искать утешения в дочери, ей захочется вернуться в свою деревню, к маме под крылышко.

Рита смахнула слезы со щек и какое-то время смотрела на Павла, думая, сказать ли ему, что она собралась в аэропорт, или нет? Хотя он и так, увидев чемодан, должен понять, что она отнюдь не намеревается ловить убийцу Извольской.

В это время проснулся ее мобильник. Она машинально поднесла телефон к уху, даже не представляя, кто бы это мог быть.

– Слушаю.

Марк и Павел смотрели на ее изменившееся лицо. Оно выражало интерес, смесь радости и удивления.

– Хорошо, большое спасибо за звонок. Это очень ценная информация!

Она отключила телефон и возбужденно сказала, обращаясь к Павлу:

– Звонила Бутурлина Екатерина Даниловна. Она сказала, что вспомнила, на ком видела этот свитер с оленями. На Юракове! На парне, которого недавно застрелили в парке!

Ночная рубашка была мокрая, волосы – тоже, по лицу струился пот.

Оля сидела на постели, еще не понимая, сон ли ей приснился или же на самом деле на кровать к ней подсел мертвый Юраков. И как же страшно ей было, как страшно! Постельное белье с рисунком в виде крупных красных вишен теперь раздражало ее – ей казалось, что все простыни и наволочки в пятнах крови. Крови Юракова.

Яркий свет с улицы, от близкого фонаря, заливал почти всю комнату. Юраков мог быть повсюду: на подоконнике, на стуле, на полу.

«Тебе надо взять себя в руки. Оля, он не может быть в твоей комнате, потому что он мертв! Уже и в газетах написали об убийстве в парке. Убийство! Значит, я его не ранила. Да и о каком ранении может идти речь, если я прострелила ему висок и пуля попала в мозг (если у него, конечно, были мозги). Мертвые не ходят по улицам, не заходят в комнаты своих убийц. Мертвые – они и в Африке мертвые».

Она нащупала выключатель, зажглась настольная лампа. В комнате сразу стало привычно уютно. Хотя нет, это была лишь иллюзия: в комнате все было не так. Словно она смотрела на все вещи не как прежня Оля Барсова, а как убийца. Что-то изменилось в ее восприятии. Какой-то холодок проник в мозг, в сознание, словно она сама помертвела. Страх жил теперь вместе с ней в этой комнате. Он впитался в стены, затаился в каждом лепестке цветочного летнего рисунка обоев, залег под кровать, в душной темноте, свисал холодным хрустальным тюльпаном люстры. Все изменилось и изменило ей, хозяйке этой комнаты. Да и вид из окна, этот струящийся голубоватый мертвенный свет тянулся будто из парка, того самого парка, где она оставила возле скамейки труп Юракова.

Вкус еды, запахи, звучание прежде родных голосов словно стали слабее, будто вся ее реальная жизнь отодвинулась от нее на микрон невидимого прозрачного колпака (или капкана?). Она совершила невероятное, противоестественное, она перешагнула грань, отделявшую ее от нормальных людей: она убила человека. И даже если, по ее представлениям, он и не был человеком, а так – мусор, дрянь, мерзавец, нелюдь, скотина, тварь, – все равно, даже очищая мир от этого гада, она совершила преступление, лишив его жизни.

Она сделала это, чтобы избавиться от кошмаров, от мучивших ее страхов, и в результате провалилась в бездну новых, прежде неведомых ей страхов, оказавшихся гороздо тяжелее, беспросветнее. И эти страхи показались ей похожими на болезнь. Потому что прежние страхи были вызваны реальной угрозой: она знала, что с ней может быть, если он останется жить. Теперь же, когда Юракова не было в живых, она боялась его мертвого, и вообще, всего того, что было связано с мертвецами, с потусторонними силами, которые могли призвать ее к ответу. И если разумом она понимала, что Юраков мертв, он не может больше ей никак угрожать, его попросту нет, то какое-то внутреннее чувство, разрастаясь, превращалось в кокон тяжкого, липкого чувства вины и страха перед могильным холодом.

А теперь еще и Женька сдался. Поступил так, как и был должен. И она должна бы полюбить его за это еще больше, но с ней происходит нечто обратное: она даже видеть его не может – по той простой причине, что он теперь навсегда будет ассоциироваться у нее с тем, что совершила она. Он в какие-то минуты превратился для нее в спутника всех ее ночных кошмаров. Разве можно теперь встречаться с этим человеком? Видеть его? Или, исполнив его мечту, выйти за него замуж, чтобы каждый день находиться с ним рядом?

Все полетело в тартарары. И единственным человеком, с которым она хотела бы быть и у которого ей хотелось укрыться, был Максим. Находясь рядом с ним, она словно перешагивала еще одну грань, но только уже не опасную, а просто высокую, взрослую грань, разделявшую ее прошлую жизнь и будущую, и эта новизна избавляла ее от страхов, что было так ценно в эти первые дни после убийства.

Думая о крестном и желая избавиться от своего болезненного, гнетущего состояния, она представляла себе простую картинку из возможного будущего: они с Максимом лежат под одеялом, причем Оля спряталась с головой, обняла его за талию и прижалась щекой к его плечу. Закрыв глаза, она иногда так живо себе это представляла, что ей на какое-то время становилось легче… И кто бы подумал, что человек, всю ее жизнь находившийся рядом с ней, тогда еще девочкой, станет тем единственным мужчиной, с которым ей захочется быть!