Бонд, мисс Бонд! - Елена Логунова

Светлый коридор с похожими на таблетки приплюснутыми круглыми лампами на потолке был пустым, чистым и безликим. Бледно-желтые стены, коричневая ковровая дорожка, с двух сторон – одинаковые пронумерованные двери.

«Поедем в нумера!» – припомнилось Ольге Павловне нечто ухарски-гусарское.

У целеустремленно шествующего куда-то Громова был такой вид, словно он с разбегу выбьет нужную ему дверь ногой.

– Я в группе захвата? – язвительно поинтересовалась Оля у Вити, который шумно сопел за ее плечом.

– Вы идите, идите, – ответил тот, подталкивая ее.

– Я иду, иду! – рассердилась Оля и дернула плечом, сбрасывая направляющую руку.

Против ожидания, Громов не шарахнул в дверь ногой, наоборот, остановился и деликатно постучал в филенку согнутым пальцем.

– Войдите! – после короткой паузы ответил ему женский голос.

И тут изумленная Ольга узрела метаморфозу, почти столь же эффектную, как превращение мерзкой бородавчатой лягушки в прекрасную и премудрую царевну.

Вздыбленная шерсть на громовском затылке сама собой пригладилась, подбородок и скулы потеряли каменную твердость, пружинистая походка сделалась плавной. Изменились и голос, и манера говорить:

– Привет, Фантомас! – несмотря на пугающее имя, это прозвучало действительно приветливо, ласково, мягко.

Из-за плеча неспешно вошедшего в помещение Андрея Оля увидела торопливо поднявшуюся со стула женщину в байковом халате. В руках у нее были спицы с незаконченным вязаньем, шерстяной клубок мягко упал на пол. Не останавливаясь, Громов наклонился, поднял его и мимоходом отдал женщине. Он пришел не к ней.

Оля увидела узкую кровать, накрытую синим одеялом, тумбочку с картонными коробочками лекарств, долговязую капельницу – и поняла, что они в больнице.

В детской больнице.

Угол за узким гардеробом был завален разнообразными игрушками, на дверце маленького холодильника красовались яркие магнитики, а вокруг стула, на котором сидела женщина с вязаньем, изогнулась петля игрушечной железной дороги.

От нормальной детской комнаты палата отличалась девственно-чистыми стенами: ни карандашных каракулей, ни бумажных рисунков, ни плакатов или карт.

Это потому, что маленькие жильцы здесь не задерживаются, поняла Оля.

А потом она увидела фигурку за столом.

Стол был неожиданно большой, просторный, совершенно нетипичный для больничного интерьера. Он протянулся вдоль стены, где могла бы стоять вторая узкая койка. Могла стоять, но не стояла: очевидно, маленький жилец в этой палате был один.

А женщина с вязаньем, должно быть, сиделка, догадалась Оля, с острой жалостью глядя на ребенка за столом.

Плечики у него были костлявые, а шейка хрупкая, как стебелек, и безволосая голова в свете лампы блестела, как фарфоровая. Казалось – тронь его неловко, и он разобьется.

– Ну, как? Получается? – все тем же ласковым, мягким, как байка, голосом спросил Андрей.

Замедленно, бережно, нежно он обнял мальчика за плечи.

Оля наконец увидела, что на столе перед Фантомасом аккуратно разложены бумажные детали, похожие на выкройку.

Из папиросной бумаги!

– Дядя Юра сказал, что получится, – тихо ответил мальчик и опустил голову.

По фарфоровому затылку скользнул желтый блик.

– Раз дядя Юра сказал, значит, так и будет, – проворковал этот новый, непривычный Громов, едва коснувшись губами фарфоровой гладкой головки.

Он обернулся, и Ольга вздрогнула, встретив его пронзительный молящий взгляд.

– Я не понимаю, – прошептала она, действительно не понимая, зачем она тут, что она может сказать или сделать для этого мальчика и этого мужчины, совершенно очевидно нуждавшихся в какой-то помощи.

– А у меня для тебя сюрприз, Фантомас, – не отпуская взглядом Ольгу, произнес Громов. – Ты посмотри, кто к тебе пришел!

Фарфоровая голова повернулась, и прозрачные серые глаза под выпуклыми дугами воображаемых бровей уставились на Олю.

– Узнаешь? – байковый голос Громова сорвался, треснул, как сухая веточка.

Пытливый взгляд серых глаз метнулся к фотографии на тумбочке, вернулся к Оле, потом к застывшему в мучительном ожидании лицу Громова и снова к Оле.

Она напряглась, не понимая, что происходит, и отчего-то заранее пугаясь.

– Мамочка? – плаксиво кривясь, шепнул ребенок. – Мамочка, ты вернулась!

Не раздумывая, потому что в этот момент невозможно было раздумывать и взвешивать свои и чужие поступки, Оля наклонилась и подхватила ринувшегося к ней малыша. Прижала к себе сотрясающееся худенькое тельце и зашептала:

– Тише, милый, тише, успокойся, все хорошо, ты только успокойся, тише, тише…

– Святый боже! – с неподдельным чувством произнесла женщина в халате.

Она уронила вязанье, и покатившийся на полу клубок потерянным щенком ткнулся в ногу Ольги.

– Мамочка, ты моя мамочка, – шептал ей в шею, сделавшуюся горячей и мокрой, чужой мальчик.

А поверх его фарфоровой головы молящим взглядом смотрел на нее без пяти минут олигарх Андрей Громов.

– Ну… Здравствуй, сыночек, – помедлив, шепнула Оля.

Ваня Жук огляделся, никого не увидел и потянул из кармана часы. Хорошие часы – марки «Полет», старые, конечно, но вполне исправные. Винтажные, как теперь говорят.

Такие часы и на запястье носить было бы не стыдно, не только в кармане, но на руке их было бы видно в тот ключевой момент, когда Ваня мучительно тянулся за подаянием.

Курточные рукава были ему коротковаты, а никакого свитера под верхней одеждой не имелось, одна лишь теплая шерстяная жилетка – экипировка продуманная, подобранная в специальном расчете на добрых самаритян. Упакованные в теплые пальто и шубы прохожие, видя костлявую голую руку побирушки, одетого совсем не по сезону, делались добрее и щедрее.

Ваня спрятал часы, еще раз огляделся, ловко отстегнул грубо выструганный деревянный протез и сразу же спрятал его в потертый рюкзак, который вытащил из-под себя. Взамен достал башмак и обулся. Подвернутая нога, конечно, затекла, и колено болело, а что делать!

Кому сейчас легко?

Свой кусок хлеба – он за просто так не дается!

Пересыпав из пластикового стакана в карман денежную мелочь, набравшуюся за последний час, Ваня сноровисто свернул туристскую «пенку» и поторопился удалиться в глубь темного сквера.

Час пик миновал, офисные здания опустели, поток пешеходов иссяк, и Ванин рабочий день завершился. Зимой он всегда заканчивал рано, вот летом – дело другое. Летним вечером работа у него только начиналась, потому что расслабленные принаряженные граждане гуляли в уютном сквере до глубокой ночи.