На мохнатой спине - Вячеслав Рыбаков
Шрифт:
Интервал:
Он прострелил меня зайчиком от пенсне и ответил в столь же лёгкой манере:
– Взаимно.
– Слушай, Лаврентий, хочешь делом доказать, что народ всегда прав?
Он молча усмехнулся, не давая поймать себя на слове, но явно приглашая продолжать. Я так и знал, что ему станет любопытно. Я выждал. Пусть и уклончиво, но ему всё же пришлось подать голос.
– Народ всегда прав, – согласился он.
– В народе говорят: блат главней наркома.
– Спорно, но и так бывает.
Разговор заструился. Что и требовалось.
Мимо своей мягкой, вкрадчивой подходкой, облизывая блестящие после обеда губы, совершенно беззвучно прошёл Анастас, на ходу, как всегда, подсчитывая на микрокалькуляторе какую-то очередную общенародную прибыль. А может, убыль. Не отрываясь от вычислений, он кивнул нам; мы тоже слегка боднули головами.
– Вот я к тебе, считай, по блату и обращаюсь. Чай, мы не посторонние. Недели полторы назад был арестован такой журналист: Вениамин Шпиц. Или даже ещё и не арестован, а так просто. Ты как нарком не мог бы прояснить, что он там начудил? Может, опять ваши перестарались? На молоке обжёгшись, на воду…
Память у него была, надо отдать ему должное, потрясающая.
– Шпиц, – сказал он, поморщившись. – Ага. Мыслитель-гуманист. Не имеет права на существование никакая система, если она ставит себя выше индивидуальности, – явно цитируя по памяти, презрительно прогнусавил он. – Пассажир для трамвая или трамвай для пассажира? Человек для государства или государство для человека? Сразу продолжение напрашивается, – заговорил он нормальным голосом и, значит, уже от себя. – Лес для зайца или заяц для леса? Червяк для земли или земля для червяка? Долой океан со всеми его обитателями, если он ставит себя выше одной, отдельно взятой селёдки… Гуманизм, однако!
– Ну, червяк – это ты уж слишком. Я бы так поставил вопрос: семья для человека или человек для семьи?
– Именно. Курица для яйца или яйцо для курицы… На кой хрен тебе этот краснобай сдался?
– Тайный любовник.
Лаврентий помолчал.
Он был, очевидно, недоволен, но причин с ходу послать меня на берег дальний у него не нашлось, а неформальный обмен услугами в товарищеском кругу дорогого стоит. Когда Лаврентий, лишь начиная предощущать будущее падение Ежова и перспективу прийти ему на смену, в мае частным порядком просил у меня консультаций относительно итальянских и японских тонкостей, я раскрывал все карты без утайки.
– Ладно, я посмотрю, что можно сделать. Ты у себя будешь? Я отзвонюсь. Хотя не понимаю. Таких гуманистов у нас двенадцать на дюжину…
На этом он мог бы и закончить. Но всё же дал понять, что моя просьба ему неприятна. Правда, сделал это предельно тактично, даже с юмором, который у него прорезался иногда. Просто процитировал любимую нами обоими фильму, одну из лучших, что были сняты при старом режиме:
– Знай, Копчёный, на этот раз рассердил ты меня всерьёз!
Оставалось лишь дружелюбно посмеяться вместе.
Он действительно позвонил. И оказался непривычно многословен, точно, сам того не осознавая, пытался оправдаться.
– Ну, как мы с тобой и думали, ерунда. Ляпал, конечно, как и все они, но если всех, кто ляпает, сажать… Фишка в том, что не на всех пишут. На него вот написали. И ведь и я знаю, и ты знаешь, что девяносто процентов этой писанины – хлам. Кому-то жилплощадь соседа понравилась, кому-то жена сослуживца приглянулась… А не реагировать мы не можем. Сами всё время долбим: бдительность, бдительность… И если граждане увидят, что они проявляют бдительность, а власть не реагирует, то… Всё остановится.
– Мы у них заложники, они – у нас, – сказал я.
– Ну да. Круговорот дерьма в природе…
По телефону грузинский акцент почему-то ощущался сильнее. «Кругаварот дэрма…»
– В общем, я взял на карандаш, не дёргайся. Отделается минимумом.
– Спасибо, дорогой.
– Да ладно, – благодушно отмахнулся он и тут же намекнул мягко, но веско: – Сочтёмся.
– А на Ахматову донос уже написали? – не утерпел я.
Он помолчал мгновение, а когда снова заговорил, чувствовалось, что насторожился. Даже акцент почти пропал.
– Откуда знаешь?
– Нетрудно догадаться. Статейками в газетах и воззваниями такую махину не сковырнёшь, а свобода материться нужна новой культуре во что бы ни стало.
– Циник ты, – сказал Лаврентий, хохотнув, и повесил трубку.
Он сдержал слово. Шпиц получил каких-то два года, да и то его почти сразу расконвоировали, а задолго до истечения срока перевели на поселение. Там он встретил новую жену – дочку какого-то крупного настоящего контрреволюционера, эсера, что ли, и с нею они жили, как говорится, долго и счастливо, перебравшись снова в столицу ещё до конца войны. Были родившиеся в новом браке дети. Были премии и награды. Шпиц пережил всех, кто его сажал, и всех, кто за него хлопотал, и уже в конце восьмидесятых стал-таки знаменитым публицистом, на все лады обличая ужасы сталинского террора. Несколько статей написал, например, доказывая, что меня убили по тайному распоряжению вождя… «Новый мир» и «Знамя» с такими статьями в ту пору зачитывали до дыр.
А моя Анюта, выцветшая, как старуха, худая, как скелет, умерла в эвакуации в сорок третьем, в полном одиночестве. Умерла глупо, нелепо. Всего-то простудилась. Но никого не оказалось вовремя рядом – микстуру подать, стакан воды поднести. Умерла, зашлась кашлем в горячке моя гордая гимназистка с большим белым бантом на голове…
Я в ту пору был уже так далеко, что ничего этого не ведал и не мог помочь. В последний момент узнал случайно и всё, что успел, – это её встретить.
Факты для Надежды:
1938. Ноябрь
2-е.
Решением так называемого Венского арбитража Венгрии переданы наиболее плодородные южные районы Словакии, населённые главным образом венграми, и наиболее развитая экономически часть Подкарпатской Руси с городами Ужгород, Берегово, Мукачево.
4-е.
Составлена записка руководителя экономического отдела Министерства иностранных дел Германии Виля – первое известное документальное подтверждение начавшихся усилий группы немецких дипломатов убедить своё руководство наладить отношения с СССР. Эта радикальная перемена в политике имела целью избежать повторения войны на два фронта, к которой, как дипломаты опасались, может привести политика Гитлера, и использовать ресурсы СССР для оздоровления экономики Германии. Записка была составлена по инициативе находившегося в то время в Берлине посла Германии в СССР Шуленбурга. В ней констатировалось, что Советский Союз, после Мюнхена фактически оказавшийся в международной изоляции, стремится максимально усилить свой военный потенциал. Для этого ему нужны немецкие технологии. В то же время военная промышленность Германии всё сильнее ощущает сырьевой голод, а немецкое население нуждается в обеспечении продовольствием, в первую очередь – пшеницей. Шуленбург и значительная часть работавших в СССР немецких дипломатов считали внешнюю политику Союза исключительно оборонительной и не опасались его военного усиления. В записке Виля сообщалось, что «германское посольство в Москве неоднократно высказывалось в пользу возобновления контактов с СССР и считает настоящий момент благоприятным для этого». С соответствующими предложениями Виль вышел на Геринга, ответственного за германский экономический четырёхлетний план.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!