Матани - Артур Каджар

– С кем дрался, кто такой?

Я ничего не отвечал, а он посмотрел на велосипед, потом подошел к нему поближе и присел на корточки. Когда он наконец поднялся и повернулся ко мне, глаза его странно блестели.

Я почувствовал ком в горле и прокашлялся.

– В общем, я искал свой велосипед, а нашелся твой. Царапина на щеке ерунда, потом расскажу. Не знаю, кто его украл, но перекрасили плохо. Ацетоном можно снять, или…

Сарик вдруг сделал шаг ко мне и обнял. Наверное, потому, чтобы я не успел увидеть его слезы. Но я знал, что они есть, потому что мою щеку стало еще сильнее щипать.

Бабушка распахнула шторы и проворчала:

– Сколько можно спать, день уже давно на дворе!

Утреннее летнее солнце ворвалось через щели в зеленых деревянных ставнях, широкими теплыми полосами освещая пляшущие пылинки в воздухе. Этот ритуал примерно с такими словами бабушка проделывала каждое утро, минута в минуту, руководствуясь большими часами с золотистым маятником, висевшими на стене в гостиной.

Комната, в которой спали я, младшая сестренка и две двоюродные сестры, отделялась от гостиной белой застекленной панельной перегородкой. Комната была продолговатой и короткой стеной соседствовала с кухней, через маленькое оконце с голубыми узорчатыми занавесками оттуда всегда проникали разнообразные запахи, и часто по утрам можно было угадать, что будет на завтрак.

Из гостиной дверь вела в большую прихожую, где впритык к окну стоял залитый солнцем обеденный стол, в левом углу прихожей находился умывальник с металлическим рукомойником и висящими на стене полотенцами. Сбегав в туалет во дворе и наскоро сполоснув лицо и руки, мы садились за уже накрытый стол, на котором неизменно каждое утро стояло деревенское масло, сыр, мацони, овощи, зелень, вареные яйца, свежеиспеченный лаваш, ну и мед. Все это было свое, за исключением масла и сыра (их бабушка покупала у соседей), и родители, навещавшие нас в деревне, всегда восторгались этим, в отличие от нас, детей. Я только-только вступал в подростковый возраст, сестры были младше меня, и деревенская еда вовсе не прельщала нас. Мы от нее носы воротили, какая-то она была другая на вкус, отдавала деревней и коровами.

Мы предпочитали что-нибудь из магазина, и желательно послаще. Но если не считать мед, который давали четыре дедушкиных улья, со сладостями была проблема. Бабушка предпочитала не тратить деньги в деревенском продмаге, который назывался магазин Пушкина, потому что у продавца было такое имя – Пушкин. Изредка нам удавалось выклянчить конфет у бабушки, и еще раз в неделю, а иногда и чаще, когда мы сильно просили и она бывала в благодушном настроении, бабушка на керосиновой плитке пекла нам вкуснющий круглый бисквит с изюмом.

Мы доели желто-красную яичницу с помидорами, и бабушка стала намазывать нам бутерброды маслом и медом, мне – без меда, так как у меня болел коренной зуб слева. Потом бабушка объявила:

– Сегодня мыть вас буду. Доедайте и идите за водой, по 10 донум каждый.

Почему-то поход к роднику назывался «донум», то есть вместо обычной нормы в три ходки нам предстояло 10 раз сходить за водой, и мы сразу же стали хныкать.

– Ну-ка тихо! – прикрикнула она на нас. – Если мыться не будете, вши скоро заведутся, и что я вашим родителям скажу? А вечером, может быть, бисквит вам испеку.

Дом, выстроенный дедушкой, был каменный и состоял из двух этажей и большого сыроватого подвала, где хранились дрова и припасы еды. На первом этаже была мастерская дедушки, где он плотничал, и большая, тихая и полупустая комната с несколькими сундуками, раскладушкой и диваном. В эту комнату дедушка приносил на зиму ульи, бережно укутав их тряпьем.

Деревянная лестница со второго этажа двумя пролетами спускалась в центр сада, где справа росли три яблони и груша, помидоры, огурцы, фасоль, баклажаны, перец и всякая зелень. По периметру двор был обложен каменной кладкой, вдоль которой росли огромные подсолнухи. Прямо перед лестницей были грядки с картошкой, а слева от нее – еще одна яблоня с самыми вкусными яблоками, которые можно было сорвать прямо с лестницы. За этой яблоней, выстроившись в ряд, стояли предметы гордости дедушки, деревянные разноцветные улья. Место под лестницей было огорожено металлической сеткой и отведено под курятник, и во дворе с раннего утра до захода солнца слышалось кудахтанье беспокойных кур и гудение пчел.

На крыльце первого этажа стояла готовая батарея ведер и бидонов всевозможных размеров, которые бабушка выдавала нам согласно возрасту. Мне полагались два ведра полноценного размера, сестричкам по мере убывания возраста маленькие ведерки и разноцветные эмалированные бидончики.

– Десять раз каждый, – напомнила бабушка, – я буду считать!

Выходя из ворот, мы поворачивали направо, по неровной дорожке огибали дедушкин дом и с опаской проходили мимо забора соседа-парикмахера, мрачного пузатого бородача с вечно недобрым взглядом. Далее улочка переходила в широкую дорогу, обсаженную с двух сторон высокими тополями. Дорога заканчивалась возле старой невысокой церкви, сделанной из темного туфа и сильно поросшей мхом в расщелинах между камнями, особенно в нижней части. Тут же был и единственный на все село родник, который бил сильной струей из бронзового наконечника, торчавшего из полуразбитого хачкара. Вода набиралась в большую длинную поилку перед родником, выдолбленную из камня, и вытекала из нее тонким ручейком. Возле поилки почти всегда толпились козы, овцы и коровы вперемешку с курами, гусями и воробьями.

Здесь всегда было оживленно, родник был главным местом встречи для деревенского люда, в основном женского пола. Наполнив ведра и бидоны водой, женщины не торопились расходиться, делясь последними новостями и судача обо всем на свете. Слева и справа от родника, а также у входа в церковь на плоских, нагретых солнцем камнях всегда сидели несколько старушек в платочках.

Очередь за водой была с двух сторон родника и, как правило, продвигалась быстро, так как струя била так мощно, что ведро заполнялось буквально за несколько секунд, и нужно было изловчиться, чтобы не обрызгаться при этом. Плиты перед родником были мокрые и скользкие, несмотря на сильную жару.

На пятом по счету походе за водой, когда я наполнял и отдавал сестричкам их ведерки и бидончики, я увидел в противоположной очереди девочку, явно не деревенскую, одетую по городской моде, в белой кофточке, слишком короткой по деревенским меркам синей юбке и белых колготках. Она весело смеялась и говорила о чем-то с другой девочкой, смуглолицей толстушкой в длинном сарафанчике.

Я, перед тем как заполнить свои ведра, пропустил вперед себя женщину с бидоном в одной руке и плачущим младенцем в другой, а затем и смуглую толстушку. В итоге я оказался рядом с длинноногой городской девочкой в белых колготках, и чем больше я на нее смотрел, тем больше она мне нравилась. Она оказалась чуть ли не на голову выше меня, большеглазая, с немного полными щеками и черными вьющимися волосами до плеч. На шее висел небольшой блестящий на солнце медальон.