Сыны Солнца - Виктор Форбэн

«Пусть они только дадут мне время усовершенствовать мой лук, — думал он про себя, расточая милостивые улыбки своим почитателям, — и я быстро отсюда улетучусь. Скорее туда, к дальним берегам синего моря и к залитым солнечным светом холмам. Если мне долго придется проторчать в этих лесах, то я сам, пожалуй, тут превращусь в гриб».

Дикари, наконец, устали стукаться лбами о землю и лизать следы ног божества. Экстаз уступил место чувству голода. Мужчины уселись на корточки вокруг зажженного костра, а женщины принесли самые разнообразные яства, среди которых были отвратительные крысы, ящерицы и змеи. Их прямо с кожей жарили на священном огне, тут же клали на землю и предлагали собравшимся.

Ана, более опрятный, чем его собратья, разостлал перед Минати свежесодранную шкуру косули и положил на нее огромный кусок дичи. Проголодавшееся божество отдало должную дань угощению.

Но положение обязывает и божество, потому Минати не откусывал мясо прямо от целого куска, как это делали его сотрапезники, а аккуратно отрезал ножом узкие полосы, брал их кончиками пальцев и ел кончиками зубов.

Когда дикари наелись мясом до отвала, Ана почтительно объявил божеству, что он отведет его на стоянку племени, куда уже послан гонец. Подозвав затем к себе несколько человек, он им что-то приказал на своем непонятном наречии. Те скоро вернулись с носилками, сделанными из толстых веток, лиан и листьев. Когда Минати, едва удерживаясь от смеха, с важным видом расположился на них, караван пустился в путь.

— О, друг мой, Дрожащий Камыш. Удостаивался ли ты когда-нибудь подобных почестей?

Убаюканный мерным покачиванием носилок, которые несли четверо груандисов, Минати в душе смеялся над изменчивостью судьбы; прошлое казалось ему таким далеким и все перенесенные унижения — канувшими в вечность. Он с любопытством ожидал дальнейшего и без труда представлял себе финал своего необычайного приключения: в один прекрасный день он покинет воздающих ему божеские почести дураков и убежит от них через высокие горы к синему морю. Но до этого ему предстояло еще немало забавного, при мысли о чем его разбирал смех.

Караван шел около четырех часов дремучим лесом. Во главе шли мужчины, чутко прислушиваясь к малейшему шороху. За ними, сгибаясь под тяжестью мясных туш и привязанных сбоку грудных младенцев, следовали женщины. Дети постарше не отставали от взрослых и несли в руках кремневые молоты без рукояток, служившие для раскалывания мозговых костей.

Запах гари, донесенный порывом ветра, указывал на близость стоянки. Действительно, вскоре можно было уловить неясные звуки. По мере приближения, звуки усиливались, нарушая безмолвие леса. Когда караван спустился с последнего холма, Минати с носилок увидал в самом низу долины мелькавшие сквозь пелену белого дыма огни костров. Это была стоянка кочующих груандисов.

Глухой шум приветствовал его появление. Вылетавшие из широких грудей дикарей звуки застревали в бычьей гортани и выливались в нечто среднее между человеческой речью и звериным воем.

Около четырехсот человеческих существ, — жалкая пародия на людей, — сидели, сбившись в кучу, у костра и, подняв кверху рылообразные лица с вытянутыми вперед губами, смотрели на чудотворца.

Прибывшим дикарям поскорее хотелось поделиться со своими собратьями принесенными умопомрачительными новостями. Посыпался целый поток гортанных звуков.

Гордый своей ролью Ана велел всем замолчать и объявил:

— Тот, кого я привел к племени дахов, властвует над огнем и молнией. Он тот, чьего пришествия племя дахов ждало со времени Больших Холодов.

За речью Ана последовало повторение всех утренних процедур, но в более подробном виде. Минати старался вовсю и с еще большей тщательностью демонстрировал свое искусство.

Прежде чем проткнуть кожу иглой с продетым в нее конским волосом, Минати, как бы призывая на помощь могущественных духов, начертал в воздухе и на земле какие-то таинственные знаки. Добывание огня сопровождалось другого рода кривляньем и произвело на аудиторию очень сильное впечатление. Крича благим матом, он по три раза повернулся на каждой пятке то в одну, то в другую сторону. Раньше, чем выстрелить в белку, ему пришла фантазия четыре раза плюнуть на землю и один раз в воздух. Переводчику он объяснил, что это лучший способ устранить злых духов, чтобы они не пытались остановить его стрелы.

Когда сраженная белка свалилась с верхушки дерева — возбуждение толпы дошло до высших пределов и вылилось во взрыв необузданного веселья. Мужчины вопили, плясали, барахтались по земле. Женщины, старые и молодые, проталкивались вперед, на четвереньках подползали к божеству и жадно ловили губами его ноги.

Ана помог Минати выбраться из толпы и отвел его в пещеру, где для него было приготовлено ложе из свежей листвы и ярко пылал костер. Скоро стали появляться дикари с подношениями и загромоздили ими весь проход. Женщины приносили в руках и клали прямо на землю куски жареного мяса, медовые соты, слегка прокопченые на огне личинки насекомых и другие лакомства. Мужчины преподнесли готовые шкуры, когти и клыки хищных зверей, куски отполированного с одной стороны кремня.

От волнения Минати долго не мог уснуть в эту ночь. Его приключение принимало с каждым днем все более странный характер. Оно уже не казалось ему забавным, как раньше, а вызвало в нем новое чувство, которое он сам себе еще не уяснил.

После его полного унижений существования среди ява-нов, восторженное поклонение дикарей бодрило Минати и вновь рождало в нем мечты о мести. Но он ясно отдавал себе отчет во всем происходящем и чувствовал, что это поклонение увлекает его и дурманит ему голову. Он должен был прислушаться к голосу разума, настойчиво твердившему ему, что нечего обольщаться, что у его ног самый отвратительный в мире народ, люди-звери, прозванные вонючками.

В последующие дни повторилось то же самое. Бесконечными потоками приходили толпы дикарей, чтобы лицезреть повелителя огня и молнии. Пещера Минати превратилась в место паломничества, в своего рода святыню, где угнетенное племя предавалось безумным мечтам.

Безбородый юноша, возведенный груандисами в божество, уже не смеялся над своим приключением. Оно будило в нем более серьезные чувства. Его трогал энтузиазм этих жалких существ и их наивное преклонение льстило его самолюбию. Ведь фимиам одинаково благоухает, возжигают ли его в золотой чаше или в простом горшке.

Жажда власти постепенно овладевала Минати и опьяняла его, то усыпляя непокорное чувство, то отгоняя прочь уцелевший предрассудок. Когда ему удалось понять несколько звуков на их наречии, сам народ показался ему не столь грубым, как вначале. Он теперь с удивлением вспомнил отвращение, какое вызвало в нем впервые прикосновение губ груандиски к его ноге. Его первоначальная