Приют святой Люсии для девочек, воспитанных волками - Карен Рассел

Иногда женщины собираются за фургонами, чтобы вместе стирать белье или плести уродливые соломенные шляпы. Но в основном они просто сплетничают.

– Велина, ты должна гордиться своим мужем. Подумать только, ведь он сам тащит ваш фургон, – с улыбкой произносит Ловина. – Мой Гарольд не согласился бы идти пешком.

– Да, Велина. Он ничем не хуже других быков! – хором подхватывают сестры Куигли.

– Наши мужья делают все, что могут, – парирует мать, и ее морщины опускаются вниз, словно крошечные надутые губы. – И нет никакой разницы, тянут они фургон или им правят. Мы приносим в жертву наше былое счастье ради клочка заросшей кустарником земли.

– Да не слушай ты ее! – засмеялся отец.

Мы сидели на краю лагеря, наблюдая за мужчинами, танцующими вокруг костров. Отец извлекал из копыт застрявшие там камешки и вручал мне для коллекции. Они были желтые и полупрозрачные с кружевным рисунком, похожим на соты. Вокруг ребятишки играли в салки. На небе ярко горели звезды.

– Велина просто не может видеть Запад таким, каким вижу его я.

Отец утверждал, что земные женщины неуравновешенные и близорукие.

– Они вроде бабочек, сынок. Если твоей матери хочется зелени или ее панталоны намокли от росы, она забывает про будущее. Поверь мне, когда мы поднимемся в эти горы и она увидит новые земли… Послушай, Джейкоб, когда мы туда доберемся, все будет по-иному, обещаю тебе.

Приходилось верить ему на слово…

Мы пережили череду тоскливых недель, постоянно страдая от нехватки воды. Все раздражены и ищут, на ком бы сорвать злость. Наши фургоны с трудом продвигаются вперед, похожие на деревянные чудища, пожираемые изнутри плесенью и древоточцами. Нас постоянно подстерегают опасности: ухабы, гадюки, гноящиеся раны. Один день неотличим от другого, разве что мы с Клемом наконец-то смогли вволю погонять мяч.

Разбив лагерь и привязав лошадей, мы отправились на разведку. Пройдя четверть мили к северу, обнаружили среди сосен поляну. В центре ее голубело обмелевшее озерцо, заросшее тростником. Позади нас белели полотняные крыши фургонов, пузырями вздувавшиеся над деревьями. А небо! Оно было того самого цвета, какой, казалось, мы ждали всю жизнь. Неземной сплав оранжевого и фиолетового обещал скорую грозу и ночной дождь, который, наконец, наполнит наши баки.

– Смотри! – закричал я, показывая на клубящуюся пыль, пронизанную светом. Будущий дождь в коконе красных облаков. – Клем! Видел? Отец говорит, что в старые времена…

– Джейкоб, давай лучше поиграем, – перебил меня Клем, вращая глазами.

Мать настояла, чтобы я взял с собой сестер подышать свежим воздухом. Это меня страшно разозлило, потому что девчонки должны скромненько заниматься своими делами и не лезть в мужскую компанию. Мы с Клемом посадили их рядом с большими валунами, чтобы обозначить границы поля.

– Джейкоб, готов?

Широко размахнувшись, я запустил мяч вверх, и он улетел гораздо выше пламенеющих осин. Мейзи и Доутс вежливо захлопали, а Клем побежал искать мяч. Осины затрепетали, я пустился вдогонку за Клемом, вглядываясь в желтую листву.

– Эй, это там не твой отец? – вдруг спросил Клем.

У отца началась осенняя линька. Рабочая рубаха висела на невысоком деревце. С веток свисали клочья черной шерсти. А отец терся головой о раздвоенный пень, круша рогами трухлявую древесину. Постанывая, он сильнее напирал на пень, и по его спине пробегала судорога удовольствия.

– Нет, – солгал я.

Услышав мой голос, отец резко остановился и топнул копытом:

– Ребята, что вы тут делаете?

Я почувствовал себя предателем. Отец предпочитал выполнять свои животные функции без свидетелей.

– Здравствуйте, – тоненьким голосом проговорил Клем. – Мы просто играли в мяч с вашими близнецами.

Мы все обернулись. Девочки пошли к озеру, чтобы справить естественные нужды. Мейзи развернула клетчатый «занавес скромности» и загородила Доутс. Оглянувшись, она заметила нас и, вскрикнув, выпустила его из рук. Ветер подхватил материю, и взору открылась оцепеневшая от ужаса Доутс, сидящая на корточках с голыми ногами.

– Аааа!

И Доутс спряталась за камень.

– Господи, – проворчал отец, отворачиваясь. – Надень панталоны, Доутс.

В дороге соблюдение приличий дается нелегко, даже если ваш «занавес скромности» сделан из самой тяжелой ткани – шерстяной фланели или войлока.

Отец стащил с дерева рубашку и стал застегивать пуговицы. Потом, пряча глаза, потер розовые, покрытые струпьями пятна вокруг ушей и шеи – меня поразили эти проплешины, так похожие на мою собственную кожу.

– Кто отпустил с тобой девочек, Джейкоб? – грозно спросил отец. – Кто разрешил тебе уйти из лагеря?

– Мама.

– Ясно.

Он хмуро посмотрел на Клема.

– Я забираю их с собой.

Отец пошел к озеру, где Мейзи отжимала намокший «занавес скромности», взял девочек на руки и зашагал к лагерю с поистине королевским достоинством, что делал всегда, если подозревал, что на него смотрят.

Потом мы никак не могли найти мяч. Сев на бревно, смотрели, как надвигается гроза, и ждали, когда нас позовут ужинать. В животах у нас бурчало. Мимо пронеслось облачко пыльцы.

– Эй, а как получилось, что ты совсем не похож на отца? – поинтересовался Клем.

Это прозвучало, как вызов, неожиданный и агрессивный, будто он затевал ссору.

– Что? Очень даже похож!

Я раздул ноздри и с шумом выпустил воздух, подражая отцу, когда тот сердился.

– Я-то похож! А вот ты почему на своего не похож?

Я снова попытался по-бычьи фыркнуть, но получилось какое-то чихание.

Клем улыбнулся, копируя выражение лица своих родителей – смесь жалости и показного благочестия.

– Бедный Джейкоб. Да благословит тебя Господь.

Этим он меня окончательно достал. Я боднул его невидимыми рогами, и мы покатились в грязь, сцепившись, как дикие звери. Издавая громкие крики, мы царапались, кусались и пинали друг друга, все более распаляясь и теряя человеческий облик. Так мы дрались до самого ужина, пока звук колокола не вернул нас к действительности. И сразу, как по мановению волшебной палочки, мы очутились в лагере и набросились на овсяную кашу и пироги с перепелками, вновь став друзьями.

Вечером я нашел отца у костра. Там жарилась антилопа, а это всегда приводило его в смущение. Переселенцы набросились на мясо, точно дикари. Днем мужчины носили полотняные рубахи, а сейчас щеголяли голыми торсами. Потом они немного потузили друг друга, постоянно прикладываясь к бутылкам. В центре круга, огороженного фургонами, веселилась, задрав юбки, пьяная Оливия. Сидя на коленях у Гуса, она колотила бубном по своим голым ногам. Жены, красные от негодования, стиснув зубы, хлопали в ладоши.