Портрет девочки в шляпе - Елена Дорош

– Ну что тебе, жалко для меня яблока?

Мне для тебя ничего не жалко, даже себя самого. Герман посмотрел на свою Царевну и… молча полез за яблоком.

– Ого, какое красивое, а ты говорил…

Лора с ходу откусила большой кусок и… чуть не выплюнула. Яблоко было жестким и страшно невкусным. Действительно, поздний сорт. Она прожевала и откусила еще.

– Я же говорила – вкуснятина.

Герман только головой покачал. Ни за что не признается, что не права. Одним словом, Царевна.

– Так вот. Что ты меня все время прерываешь?

– Говори, говори…

– Я и говорю. Вещица эта непростая. Восемнадцатый век – не главное. У меня есть предположение, что это все же наша любимая Виже-Лебрен. Только…

Лора откусила еще раз. Яблоко жевалось с трудом.

– Изображена другая известная персона.

– И ты догадываешься кто?

– Возможно, я еще хуже Чернышевского, но предполагаю, что это портрет княгини Александры Голицыной с сыном Петром.

– А эта чем знаменита?

– Более всего тем, что, живя в России, была ярой католичкой и всех призывала последовать своему примеру. Хотя на портрете ее набожность незаметна.

– Так он был украден? Портрет?

– Выставлен у нас в Пушкинском музее.

– Тогда я вообще ничего не понимаю.

– Я же рассказывала, что портретов чаще всего было несколько. Про Голицыну я не знала, но, возможно, так и есть.

Они остановились на довольно крутом берегу. Река, почти черная после заката, делала огромную петлю, вилась по равнине, не скрытая ни лесом, ни постройками. Несмотря на поздний вечер, видно было далеко. Они помолчали, глядя на причудливые изгибы. Холодало, ветер стал усиливаться.

Герман что-то накинул Лоре на плечи. Оказалось, он нес с собой ветровку. Заботливый какой. Лучше бы просто обнял. Лора покосилась на недогадливого. Тоже мне кавалер! Она разозлилась и впилась зубами в ужасное яблоко, которое все еще несла в руке.

– Ну все, кончай! Смотреть жутко!

Герман выдернул у нее обкусанный неспелый плод и, размахнувшись, запулил подальше.

– Ты чего?

– Ничего. Завтра пронесет, тогда узнаешь, чего.

– Еще чего! Вкусное яблоко! И… я тебя не просила спасать меня от поноса! Мама ты моя, что ли?

Не обращая внимания на возмущенные восклицания, он подошел, прижал ее к себе и, глядя в глаза, сказал:

– Здесь я тебе и за маму, и за папу, и за всех.

Лора, уже почти укрощенная, все же пискнула:

– Завтра сорву и съем.

Герман усмехнулся.

– Знаю. У вас, Царевен, генетический код такой – никого не слушаться.

И поцеловал. Сильно. Долго. По-настоящему. Лора замерла, ожидая продолжения и почему-то страшась, но он просто отпустил ее и посмотрел на быстро чернеющее на западе небо. А потом взял за руку и повел домой.

– Поздно уже. Ступай в свою светелку. Спокойной ночи, Царевна.

Ишь ты! Точно. Как родная мама.

Лора ушла в комнату и затихла. Легла или нет? Герман постоял, прислушиваясь, а потом вышел из дома. Все равно уснуть не получится.

Проснувшись утром, она первым делом вспомнила вчерашний вечер. Как же он целовал ее там, у реки! Никто никогда не целовал ее так.

Лора вскочила с кровати. Даже вспоминать невозможно! Сразу что-то такое крутится внутри. Кажется, это называется «бабочки». Нет, на насекомых не похоже. Скорее на маленький безумный смерч, который раскручивается мгновенно, сокрушая все на своем пути. Вчера этот смерч чуть не снес ее с ног. Но не снес. Герман не позволил. Вовремя остановился. Иначе она могла натворить черт знает что!

Лора надела халат, расшитые войлочные тапки, которые ей вручила хозяйка со строгим наказом не ходить босиком по полу, ибо можно застудить «чего не надо», и прошлась по комнате.

А собственно, что такого она могла натворить? Взрослая и раскрепощенная женщина. Давно уже все обо всем знает. Никто и ничего не может ей запретить. Почему же вчера она даже обрадовалась тому, что продолжения не последовало? Испугалась?

Лора подошла к зеркалу и честно взглянула в свои глупые глаза. Испугалась. Себя испугалась. Своих чувств. Слишком сильных. Слишком новых для нее.

– Ну вот и сиди теперь одна, Дорочка – дурочка! – сказала она своему отражению и показала язык.

Рабочее утро в селе давно началось. Лора выглянула в окно, выходившее на центральную улицу. Она была совершенно безлюдна. Часы показывали восемь. Интересно, наш жаворонок уже проснулся или спит, как сова?

Быстро умывшись, кое-как причесавшись и одевшись потеплей, она выскочила в комнату, где Зоя Павловна обычно накрывала на стол. На нем стояла большая кружка молока, плошка со сметаной и кастрюля, прикрытая полотенцем. Под ним обнаружилась гора оладий. Вот это вкуснятина!

Забыв, что собиралась будить Германа, она мигом уселась и, достав теплый оладушек, обмакнула в густую сметану. Откусив половину, повертела головой в поисках чайника и обнаружила его совсем рядом, у левого локтя. Чай был крепким до черноты и обалденно пах какими-то неведомыми травами.

– У самовара я и моя Маша, – с набитым ртом исполнила Лора.

А кстати, где моя Маша? То есть Зоя Павловна? А Герман? Она снова покрутила головой, словно пытаясь высмотреть, где они могли спрятаться, и призадумалась. Оладьи, впрочем, продолжали исчезать.

Итак, что мы имеем? Первое. Портрет. Его надо заполучить во что бы то ни стало. Ее чуйка говорит, что полотно стоит любых усилий. Только как? Что надо сделать, чтобы им доверили ценный артефакт? Убеждать и уговаривать она умела, в этом деле ей вообще равных не было. Но Герман прав. Нужно что-то еще.

Методично уничтожая оладьи, Лора напряженно думала, а потом набрала номер Чернышевского.

– Лора, как дела? Вы нашли? Я был прав? Это Строганова? – не дав ей открыть рот, напористо начал Гаврила Николаевич.

– Минуточку, больной, не частите. Сначала поведайте, как ваше драгоценное здоровье.

– Я почти здоров и готов присоединиться к вам сегодня же!

Пионерский задор Чернышевского ее порадовал.

– Прямо сегодня же не надо. Лечитесь и поправляйтесь. А вот в субботу к обеду привезите мне…

– Вы останетесь там до субботы? А я? Разве я не нужен?

– Вы очень нужны. Всем. Но не в этот раз. Портрет нам пока отдавать не собираются. Надо ждать. Фриц подрядился отреставрировать обгоревшую фреску. Может, после этого они станут сговорчивее.

– Ааааа, – протянул Гаврила с облегчением.