Колыбель - Валерий Владимирович Митрохин

Трактором и вытаскивали. Другая опасность — море, вернее, не само оно, а крутой третий скалистый выступ. Со стороны степи коварное место. Вроде вот оно, море, сразу за пологим, поросшим ковыль-травою бережком. Как-то ветром овец и погнало к морю. Штук десять тогда сорвалось. А Дарья — та же овца, что она соображает? Увидит море, побежит радуясь... А третий скалистый выступ высотой все двадцать метров да еще и с гаком. Если же в противоположную сторону понесет Дарью, попадет бедолага на дорогу. А там люди чужие, да и машина сбить может...

Вроде и недолго мешкали, вроде сразу же бросились жители за Дарьей в степь, а найти почти три дня не могли. Одно как-то успокаивало: Витьки Кормача тоже не было. Коль нет его, значит, успел он за нею...

Появились они на четвертый день утром.

Вся деревня замерла, когда шли они улицей. Замерла даже не потому, что правили они не к хате Высмертка, а почему-то прямиком ко двору Кормача. Витька почему-то без рубахи. Ребра торчат, а на спине широкий рваный шрам. Идут рядом в ногу, вроде каждый сам по себе, не прикасаясь друг к дружке, а у всех смотрящих на них одна мысль: молодые! Господи, она красавица, он гарный... Неужели же это Витька Кормач?

Высмерток кинулся к ним:

— Дочка, Дарьюшка, живая!

Она и бровью не ведет.

— Витя, век не забуду тебе, а?

Кормач и головы не повернул.

Высмерток опять к Дарье, за руку хочет поймать. Она как вскрикнет — и за спину остановившегося Кормача, а тот:

— Не замай!

— Дак я хочу, чтоб она домой йшла!

— Не пойдет она.

— Как же это, а?

— Хватит, помордовал ты ее, теперя у меня останется!

— Ты что, не в себе?! Она ж больная!

— Никакая она не больная. Человек она, живой. Понял?!

— Я заявлю на тебя!

Кормач рванулся к нему. Руки поднял, кулаками трясет, кричит:

— Убью!

Потом Дарью за руку взял и в хату свою повел.

Приезжали из района. Целая комиссия. Разбирались. Были среди них и врачи, и милиция. Ничего сделать не могли. Дарья уцепилась за Кормача мертвой хваткой. Посмотрели приезжие, посмотрели, да и оставили все, как получилось.

Дарья от Кормача ни на шаг. Он во двор, она за ним, он в степь со стадом, она с ним. А над ними облачко мотыльков да бабочек, стрекозы с пчелами да осами. Жаворонок невидимый звенит — это летом. Зимой или осенью, когда непогода — снег или дождь, а они идут рядком, не прикасаясь друг к дружке, не мочит их влага, не осыпает их снег.

Детей у них не было. Все деревенские ребята стали их детьми. Витька Кормач колядки-щедровки не бросил. Дарья ходила с этой ватагой тоже. Пела без слов. Голосом лишь, потому что говорить так и не научилась.

Все у нее стало как положено: никакого в лице испуга, никаких улыбочек диковатых, только говорить не умела, да еще сама делать по дому ничего не могла. Витька Кормач, к примеру, затеет по хозяйству управляться: ну там крученый паныч-вьюнок в палисаде посеять, она помогает ему. Землю рыхлит, воду носит, еду тоже вместе готовили. Вот и все их дело...

ЛЕГЕНДА ОЗЕРА

А было время, когда вода в море была сладкая. И хватало ее и людям, и скоту, и полям. Счастливо жилось народу у этого моря. Всего было у него вдосталь, особенно хлеба, потому что не было над людьми владыки, кроме солнца. Поклонялись ему все: и земледельцы, и пастухи, и рыбаки. Не было врагов у этого народа, потому что долгое время не ведали худые люди о существовании столь благодатного края. А не ведали они оттого, что жил счастливый народ на полуострове, отделенном от Большой земли высокой соляной горой Актуз. Это потом стали так называть ее, когда пришло горе к этому народу. Горе одного — еще не горе. Другие отчаяться не дадут — утешат, помогут, выручат. А когда у всех общее горе, надеяться не на кого.

О том, что приближается горе-злосчастье, первыми узнали пастухи, которые собрались вечером на самом высоком холме — своем обычном месте ночлега. Удобное это место для пастухов. С вершины холма далеко видно, все стада как на ладони. С вечера их видно хорошо и утром тоже. Следили пастухи, в оба смотрели, чтобы скот не потравил посевы. Хлеба всегда вдосталь, когда берегут его все живущие на земле. Развели пастухи, как водилось, высокий костер, стали еду на огне готовить, в тепле и свете песни петь, разговоры говорить, думы думать. Чистые то были песни, легкие разговоры, добрые думы... Лишь один из пастухов, не молодой и не старый, который пел всегда самые светлые песни, говорил самые радостные разговоры, самые мудрые думы вынашивал, отошел в этот вечер от костра подальше, собрал в окрестностях камни — самый большой положил посередине круга, выложенного из камней поменьше, сел на него и уставился в ту сторону, куда ушло на покой солнце. Чем выше поднималось пламя костра, тем темнее становился берег неба, тем явственнее видел он: разгорается над землей низкая, неведомая до сих пор красная звезда.

— Иди к нам! — стали звать его товарищи. — Солнце давно отдыхает, зачем беспокоить его молитвами. Разве оно не любит нас, народ свой?!

Но тут спокойные голоса пастухов прервал крик пастушонка. Все подумали, что скот на поля двинулся, потравой грозит посевам. Оставили свои дела, всматриваются вдаль, готовые броситься на своих быстрых неутомимых ногах вниз, отвернуть стада от хлебов колосящихся. И увидели, как над соляной горой, даже в ночи белой, кружится стая черных птиц. Смолкли песни веселые, утихли разговоры добрые, прервались думы светлые... Поняли пастухи: надвигается на них горе горькое. Вышел из своего круга пастух, который первый увидел в небе красную звезду, до того неведомую. Сказал не молодой и не старый пастух товарищам: пускай бегут пастушата вниз, одни к рыбакам, другие к земледельцам, расскажут людям о беде надвигающейся. Всю ночь не спал народ. Тихо было на счастливой земле, даже дети не плакали, даже птицы не пели утром, ягнята не блеяли, жеребята не скакали по утренней росе. Давно спустились пастухи с