Битва при Пуатье - Жан Девиосс

Разграбление Субайталы и набег на юг Византии принесли значительный доход, который и являлся целью экспедиции. Кроме того, Ибн Са'д мог опасаться контрнаступления с севера, крепости которого оставались для него неприступными за отсутствием осадного материала и сил, достаточных для их захвата. Именно поэтому он охотно принял колоссальную компенсацию, предложенную византийцами за то, чтобы он покинул Бизацену и вернулся в Египет со всеми своими сокровищами. Эта военная акция длилась не больше года, и Византия не потеряла ни пяди подвластной ей территории. Тем не менее из этой войны она вышла очень ослабленной. На юге, разоренном и обезлюдевшем, из-под контроля Карфагена вышли берберские племена. Смерть патриция воскресила старые распри Арабы с удивлением обнаружили, что очень сильную на вид греческую армию можно победить, и это приносит сказочную добычу. Однако убийство Османа снова поставило все под вопрос и подарило Ифрикии семнадцать лет передышки, в то время как Египет, в значительной степени повинный в этом событии, принял активное участие в последовавших гражданских войнах.[116]

Тем не менее Византия не использовала своего шанса. Она слишком давно не знала покоя даже на море, там, где ее первенство было общепризнанным. Дело в том, что арабы обзавелись флотом, в пробных ударах которого уже чувствовалась рука мастера. В 649 г. арабская эскадра заняла Кипр, в 654 г. разграбила Родос, в 655 г. нанесла греческим эскадрам, находившимся под личным командованием императора Константа II, достопамятное поражение у берегов Ликии. Кроме того, Констант II совершил оплошность, не воспользовавшись смертью Григория, чтобы восстановить свою власть над Африкой. Объявив в своем эдикте жесткие санкции против всех тех, кто не будет хранить верность древним символам, он окончательно оттолкнул от себя ортодоксальных христиан Африки, так что узурпатор, Геннадий, мог в течение нескольких лет сохранять независимость своего княжества, не стесняясь заключать союзы с мусульманами в ходе борьбы со своим соперником, которого поддерживал император. Когда же, наконец, этот последний снова сделался хозяином византийских владений в Северной Африке, в его руках оказались лишь клочки экзархата, и ему даже пришлось отказаться от крепостей первой линии обороны и ограничиться защитой одного Центрального Туниса.[117]

Когда в 660 г., несмотря на все свои военные победы, Али, менее удачливый в дипломатии, чем на войне, позволил сместить себя Муавии, ловкому наместнику Сирии, который, в свою очередь, объявил себя халифом, основав династию Омейядов, у него оставалось немало возможностей победить и насадить свою власть, а исламу еще предстояло пережить долгие годы нескончаемой борьбы. Однако, претерпев решительное видоизменение, ислам все же встал на путь к новому равновесию. Первые халифы желали быть продолжателями Мухаммеда, в управлении они опирались на его соратников и правоверных, на Медину, Мекку, Аравию и кочевников Муавия помнил о том, что он является наместником Сирии и именно сирийцам обязан своим халифатом. Отныне центром мусульманского мира сделался Дамаск, а священные города, откуда прозвучала проповедь, тщетно бунтовали, желая сохранить свое первенство Муавия пользовался поддержкой арабов племени калб, из которого он выбрал себе жену, однако они считали себя выходцами из Йемена и противостояли племени кайс, которое связывало себя с севером и центральной частью полуострова. Управленческий аппарат оставался византийским, и халиф сохранил императорскую канцелярию, диван[118] состоял из сирийцев, еще остававшихся по большей части христианами, они же занимали высшие государственные посты. В официальных регистрах по-прежнему употреблялся исключительно греческий язык, в ожидании того момента, когда, как мы уже видели, обратившиеся в ислам греки подарят арабам их диакритические знаки, синтаксис и грамматику. Деньги по-прежнему несли на себе изображение византийского креста.[119] Наконец, проявив большую изобретательность, Муавия вынудил досрочно выбрать ему преемника еще при жизни, им стал один из его сыновей, тем самым он установил принцип наследственной власти, который часто оспаривался, но на протяжении первого двадцатипятилетнего периода принес бразды правления его прямым потомкам, а затем боковой ветви. Таким образом, повелитель правоверных стал арабским царем, василевсом, очень похожим на того, которого он заменил в этой византийской провинции.

К – А Жюлиан полагает, что все написанное арабскими историками о нападениях на берберов между 660 и 663 гг. следует воспринимать с осторожностью.[120] В 665 г Муавия ибн Худайдж, старый вождь омейядской партии Египта, получил от халифа приказ вторгнуться в Бизацену. Он разбил византийскую армию, высадившуюся в Хадрумете, и завладел крепостью Джалула, что, должно быть, выглядело как чудо, так как арабские историки выдумывают, что либо крепостная стена неожиданно рухнула в тот момент, когда обескураженные арабы уже готовы были снять осаду, либо Бог открыл город, «не послав на штурм ни лошадей, ни людей».[121] Во всяком случае, добыча была большой. Однако следовало дождаться Окбы, чтобы увидеть его блестящие набеги, закончившиеся окончательным завоеванием страны. В 670 г. он остановился в сердце Бизацены в полупустынной долине, которую предание рисует нам полной кустов и ползучих растений, служивших убежищем хищным животным и совам. Он вскричал громким голосом: «Обитатели этой долины! Удалитесь, и да сделает вас Аллах милосердными! Мы собираемся здесь остаться!». Он повторял это объявление три дня подряд, и все дикие животные покинули это место, так что в течение следующих сорока лет: «в Ифрикии нельзя было встретить ни змеи, ни скорпиона, даже если бы кто-то предложил тысячу динаров за поимку хотя бы одного»,[122] затем он изгнал с этой территории населявших ее людей, разделил ее на наделы, призвал туда жителей города, ранее построенного Муавией ибн Худаиджем, и, воткнув в землю свое копье, воскликнул: «Вот ваш кайруван!». Жюлиен сообщает о том, что, согласно традиции Ан-Нувайри, Окба объявил: «Я собираюсь построить город, который будет служить плацдармом (Кайруван) ислама до конца времен».[123] Мы не находим этой фразы в издании Слейна, где нас, напротив, поражает настойчивость, с которой он подчеркивает не военное, а религиозное предназначение города. По этой версии, первой там была построена мечеть, а когда возникло разногласие по поводу киблы (направления молитвы), воткнутое в землю копье указало правильную ориентацию. Как бы то ни было, хотя некоторые арабские историки упорно воспевают прежде всего религиозную и интеллектуальную столицу, которой Кайруван стал гораздо позже, в то время как другие держат в уме образ крепости и пакгауза, которым он, вероятнее всего, был первоначально, все они прекрасно понимают значение его основания.