Четыре минус три - Барбара Пахль-Эберхарт

Чего же ждать? Наверное, лучших дней. Или зажигательной идеи. Или очередной тарелки с печеньем.

Может быть, я подсознательно вынашиваю мысль извести себя голодом? Желаю раствориться в воздухе и присоединиться к своей семье? Я время от времени задаю себе этот вопрос. И не могу дать на него конкретного ответа.

Скорее все это можно объяснить так. Разумеется, меня привлекала мысль о смерти. Ведь я была железно уверена в том, что стоит шагнуть за черту — и соединишься со своей семьей. Семь книг, посвященных жизни после смерти, несли вахту на тумбочке у кровати. О впечатлениях переживших смерть и возвращенных к жизни. О ярком свете. О прежде умерших родственниках, которые принимают тебя в объятия. О чувстве неописуемого счастья.

Но в книжках были и главы, посвященные самоубийству. С информацией, полученной находящимися в трансе медиумами от самоубийц. И авторский вывод о том, что самоубийцы не попадают прямиком на «небо».

И мне эта логика показалась убедительной.

Нет, я не верю в ад. И тем более в наказание. Но о том, что можно мучиться чувством вины и пребывать в отчаянии, мне хорошо известно. И эти чувства, как рюкзак за спиной, могут помешать твоему стремлению достигнуть света.

Но в книжках были и главы, посвященные самоубийству. С информацией, полученной находящимися в трансе медиумами от самоубийц. И авторский вывод о том, что самоубийцы не попадают прямиком на «небо».

Что, если после своей смерти я окажусь в другой стране, на другой улице, попаду не туда, где находятся Хели и дети? Ни при каких условиях я не желаю пойти на такой риск.

Если уж умирать, то так, чтобы наверняка не ошибиться дверью. Открыть именно ту, за которой меня ждет моя семья.

Время от времени я беру в руки мобильный телефон. С намерением написать кому-нибудь эсэмэску.

Пожалуйста, принеси мне поесть. И тут же исчезни. И ради всего святого, не задавай мне никаких вопросов.

И, не притронувшись к кнопкам, откладываю мобильник.

Нет, все это очень напрягает. С едой я могу подождать.

Я раздумываю о том, будет или нет моя смерть считаться самоубийством, если я так и не сдвинусь с места, пока не умру. Стремление «за черту» охватывало меня иногда с такой силой, что мне самой становилось страшно. Но меня успокаивал мой внутренний голос, голос умной, преданной наблюдательницы, лишь прикидывающейся посторонней:

До тех пор, пока ты способна проявлять беспокойство о себе, твоя воля к жизни не сломлена. Не мешай себе расслабляться. Ты не убьешь себя по неосторожности. Все будет хорошо.

Я старалась этой наблюдательнице верить. Когда чернота моих мыслей сгущалась в очередной раз, голос в моей голове напоминал о том, что мне открылось во время прогулки вокруг больницы. За день до смерти Фини.

Все. Я кончилась. Сил больше нет. Уже много часов подряд стою я у кровати Фини и пытаюсь индуцировать в ней искру живительного зажигания. Все мое существо сфокусировано на одном-единственном — на ее выживании. Ни на мгновение не позволяла я себе отклониться от этой мысли, расслабиться.

Если я позволю себе послабление, она уйдет…

Врач, который тоже три дня не отходит от Фини, делая все, что в его силах, чтобы спасти ей жизнь, проявляет обо мне беспокойство:

«Вы должны пополнять свои силы. Иначе вам будет нечего предложить своей дочке».

Отчаяние промелькнуло в моем взгляде. И он его заметил.

«Пойдите прогуляйтесь. Вам вовсе не обязательно стоять у изголовья девочки, чтобы быть к ней ближе. Душа Фини всегда с вами, независимо от того, где вы находитесь».

Эти слова — бальзам для моей души.

Он прав. Он не может быть не прав. Пойдем, Фини. Мы отправляемся на прогулку.

И вот я несусь через лесок, окружающий больницу. И громко говорю со своим ребенком:

«Когда ты выздоровеешь, мы отправимся в лес вместе. Будем собирать землянику. И наблюдать за дождевыми червями. Смотри, вот скамейка. На ней мы будем сидеть и болтать ногами. И потом мы купим себе по мороженому».

Я сажусь на скамейку. Подставляю лицо солнцу. Приказываю ногам болтаться туда и сюда. И глажу при этом невидимую Фини, которая сидит рядом со мной.

«Мир прекрасен, Фини, — шепчу я ей, — мир прекрасен. И жизнь тоже».

Жизнь прекрасна.

Солнце — прекрасно. Луг — прекрасен. Имеет смысл оставаться здесь, в этом мире. Он так много предлагает.

Я повторяю и повторяю предложение. Как молитву. Слышу ли я сама то, что говорю? Отдаю ли себе в этом отчет?

«Жизнь прекрасна».

Да, я сама начинаю себя слушать. И себе верить.

«Солнце — прекрасно. Луг — прекрасен. Имеет смысл оставаться здесь, в этом мире. Он так много предлагает».

Я не знаю, способна ли Фини меня услышать. Однако слова оказывают действие. Я больше ничего не способна услышать, я абсолютно опустошена. Но до меня постепенно начинает доходить смысл произносимого мною. Сказанное — правда. Сказанное справедливо и по отношению ко мне. И в том случае, если Фини примет решение умереть, — тоже.

«Жизнь — прекрасна».

6.4.2008

С благоговением.

С нежностью складываю я ваше высохшее белье,

которое все еще висит на веревке.

Новорожденные. Новопреставившиеся. Новоявленные.

В каждой мысли о вас бесконечность моей любви.

Эта любовь заставляет меня танцевать.

Этот танец зовется жизнью.

Все вокруг. Все во мне.

Когда я сплю и вижу сны, вы живете, и я живу

Вместе с вами.

Не хочу просыпаться. Просыпаться —

значит жить там, где вас нет.

Этот шаг мне совсем

Не по силам.

Может быть, наступит время, когда я окажусь

Способной вас вернуть. Не сейчас.

Но если это время наступит:

Не сердитесь. И, ПОЖАЛУЙСТА,

Будьте готовы

Возвратиться назад!

Но сейчас я пока настолько полна к вам ЛЮБОВЬЮ,

что ЖИЗНЬ не находит себе места во мне.

Ведь любовь пребывает вместе с вами на небесах,

Как же мне соединить то и другое в одно?