Обольсти меня на рассвете - Лиза Клейпас

Никогда и никто так не унижал Уин.

— Хочешь сказать, что с любой женщиной вел бы себя так же?

— Да.

— Я не верю тебе.

— Хочешь — верь, хочешь — нет. — Меррипен прошел к двери и, распахнув ее, осмотрел коридор. В нем было пусто. — Выходи.

— Я хочу остаться. Мне нужно поговорить с тобой.

— Не в моем номере. Не в этот час. — Он ждал. — Я велел тебе выходить.

Последняя фраза была произнесена тоном человека, привыкшего отдавать распоряжения и привыкшего к тому, что ему безоговорочно подчиняются. Повышать голос он не считал нужным. Уин передернуло от этого тона, но она подчинилась.

Когда Уин подошла к нему, Меррипен поправил капюшон плаща так, чтобы он закрыл ее лицо. Еще раз убедившись в том, что коридор пуст, он вывел ее из номера и закрыл дверь.

Они молчали, пока шли к лестнице в конце коридора. Уин остро чувствовала его ладонь, слегка касавшуюся ее поясницы. Она удивилась, когда на верхней ступеньке он остановил ее.

— Возьми меня под руку.

Она осознала, что он намерен помочь ей спуститься, как делал это, когда она была больна. Лестница была для нее тогда особым испытанием. Все в семье боялись, что она может упасть в обморок, поднимаясь или спускаясь с лестницы. Меррипен часто предпочитал нести ее на руках, чтобы не рисковать.

— Нет, спасибо, — сказала она. — Теперь я могу делать это самостоятельно.

— Возьми меня под руку, — повторил он, коснувшись ее руки.

Уин раздраженно отдернула руку.

— Я не хочу твоей помощи, я теперь не больна. Хотя, похоже, я больше нравлюсь тебе в роли инвалида.

Уин не могла видеть его лица, но она слышала, как он резко втянул носом воздух. Ей стало стыдно за свою выходку, хотя она и подумала, что, возможно, в ее обвине-88 нии было зерно правды.

Однако Меррипен ничего не ответил. Если она и обидела его, он стойко снес обиду. Они спустились по лестнице по одному и молча.

Уин окончательно запуталась. Она по-разному представляла эту ночь. И среди сотни различных придуманных ею сценариев не было ни одного, отдаленно напоминавшего этот. Она прошла к своему номеру и полезла в карман за ключом.

Меррипен взял из ее руки ключ и открыл дверь.

— Иди и зажги лампу.

Меррипен остановился на пороге, заслоняя собой едва ли не весь проход. Уин подошла к тумбочке, осторожно сняла стеклянный плафон с лампы, зажгла фитиль и опустила плафон на место.

Вставив ключ в замок с внутренней стороны, Меррипен сказал:

— Запри за мной дверь.

Обернувшись к нему, Уин почувствовала, как горло ей сдавил горький смешок.

— Ты ведь помнишь, как мы расстались, верно? Я бросилась тебе на шею. А ты меня отверг. Тогда я думала, что недостаточно здорова для тех отношений, которые хотела иметь с тобой. Думала, что понимаю тебя. Но теперь ничего не понимаю. Потому что сейчас для нас не существует препятствий, чтобы узнать… будет ли нам… сможем ли мы… — В смятении она искала слова, но не могла их найти. — Может, я ошибалась в тех чувствах, которые ты когда-то испытывал ко мне? Ты когда-либо желал меня, Кев?

— Нет. — Голос его был едва слышен. — То была только дружба. И жалость.

Уин побледнела. По щеке потекла горячая слеза.

— Лжец, — сказала она и отвернулась.

Дверь тихо закрылась.

Кев не помнил, как дошел до своего номера. Он пришел в себя, лишь когда обнаружил, что стоит возле своей кровати. Выругавшись сквозь зубы, он опустился на колени, схватил покрывало и зарылся в него лицом.

Он был в аду.

Видит Бог, Уин сгубила его. Он так долго терзался желанием, она снилась ему столько ночей подряд, столько раз, просыпаясь утром, он искал ее подле себя и не находил, что вначале он не поверил, что она была настоящей.

Он думал о чудном лице Уин, о ее нежных губах, о том, как она выгибалась под его ладонями. Она была другой на ощупь — ее тело было гибче, податливее и сильнее. Но дух ее остался прежним, она лучилась добротой и честностью, и этот свет ее всегда пронизывал его до самых глубин души. Как только у него хватило сил не упасть перед ней на колени?

Уин просила его о дружбе. Просила о невозможном. Как мог он отделить нить от безнадежно спутанного клубка своих чувств и предложить ей столь малую часть? Она могла бы и не просить его об этом. Даже в эксцентричном мире Хатауэев некоторые поступки были запрещены.

Кев ничего не мог предложить Уин, кроме неизбежного падения в пропасть. Став женой цыгана, она превратится в парию. Даже Кэм Рохан был способен дать своей жене большее. Он по крайней мере мог обеспечить Амелии безбедное существование. Но у Кева ничего своего не было за душой, не было у него ни воспитания, ни образования, ни полезных связей — ничего, что представляло бы ценность для гаджо. Он был изгоем даже среди своих соплеменников по причинам, которые оставались для него загадкой по сей день. Но в глубине души он знал, что, должно быть, заслужил такое к себе отношение. Склонность к насилию была у него в крови. И зачем такому сокровищу, как Уин Хатауэй, любить того, в ком в любой момент может проснуться жестокий и беспощадный зверь?.. Он должен уберечь ее от себя самого.

Если здоровье позволит ей однажды выйти замуж, то муж ее должен быть джентльменом.

Во всех смыслах этого слова.

Утром Лео познакомился с гувернанткой.

Поппи и Беатрикс писали ему годом раньше, что у них появилась гувернантка. Звали ее мисс Маркс, и им обеим она нравилась, хотя по их описанию трудно было понять, с чего бы им могло понравиться такое во всех смыслах неприятное создание. Они писали, что она худенькая, неразговорчивая и требовательная. Еще они писали, что она помогала не только младшим сестрам, но и всей семье, занять подобающее положение в обществе.

Лео считал, что такого рода натаскивание — дело полезное. Полезное для всех, исключая его самого.

В том, что касается соблюдения этикета и морали, общество куда строже спрашивало с женщин, чем с мужчин. И если мужчина имел титул и умел пить, то мог делать и говорить почти все, что ему нравится, и при этом не опасаться остракизма со стороны высшего общества.

Судьба повернулась так, что Лео унаследовал титул виконта, тем самым обеспечив решение первой части уравнения. Теперь, после долгого пребывания во Франции, он научился ограничиваться одним-двумя бокалами вина за вечер. Что давало ему достаточно твердую уверенность в том, что его не обойдут приглашением на всякое пусть нудное, но зато респектабельное столичное светское собрание, посещать которое у него не было никакого желания.

Он лишь надеялся, что грозная мисс Маркс захочет направить его на истинный путь. Было бы забавно поставить ее на место.